Отец заглянул в мостоотряд на десятый день, предложил подбросить Христину до Зурбагана, а я должен был ехать в фургончике один.

Как вам бы это понравилось? И до чего пустынные места, ни одного человека по дороге не встретил. Давно я не чувствовал себя таким одиноким… И настроение сразу упало.

Если бы не Алеша, я бы, наверное, чувствовал себя безмерно одиноким, он мне всех ближе. Он мой лучший друг. Друг…

А не в долгу ли я перед ним, как перед другом? Завез его на Крайний Север, в экстремальные, можно сказать, условия. Из-за меня он и с Христиной познакомился, которую полюбил безнадежно. Все из-за меня!

Но если бы, предположим, Христина не полюбила моего отца, можно ли быть уверенным, что она влюбилась бы именно в Алешу? Вряд ли… Но почему? Алеша такой славный, симпатичный парень, добрый, умный, незаурядный… Одарен математически, но неуверенность и сомнение в себе стали его натурой. Вот здесь-то я должен помочь. Алеша будет математиком. Не зарывать же в землю талант?

И я дал себе клятву помочь Алеше. Раз надо придумать, значит, придумаю. Все!..

Но получилось так, что мне и придумывать не понадобилось. Кирилл организовал при Доме культуры кружок любителей математики. Занятия вечером четыре раза в неделю. Алеша записался в этот кружок одним из первых.

Перед началом занятий Кирилл прочел в театре (выходной день театра — понедельник) лекцию под названием: «Когда человек становится личностью».

Народу было битком — все возрасты (детей до шестнадцати лет не пускали). На лекцию мы собрались всей нашей компанией. Я чуть задержался, поджидая отца, — он тоже захотел пойти с нами. Места нам заняли. По-моему, ему хотелось сесть рядом с Христиной, но его засадили в президиум (директор НИИ, ничего не поделаешь).

Кирилл держался непринужденно, раскованно, речь лилась свободно, никаких шпаргалок, тезисов. Отец коротко его представил, объявил тему лекции. Кирилл встал не за кафедру, а рядом с нею. Начал он интересно:

— Еще студентом я узнал поразившую меня вещь: кора больших полушарий человеческого мозга содержит четырнадцать миллиардов нервных клеток. Каждая клетка по своему устройству неизмеримо сложнее самой совершенной электронно-вычислительной машины. Но в умственной деятельности человека участвуют всего пять, от силы семь процентов от общего количества клеток. Девяносто три — девяносто пять процентов мозговых клеток находятся в резерве, и человек проживает свою жизнь, так и не пустив их в ход. Загадочно огромны резервы мозга. Для какой цели, почему? Значит, каждый человек неизмеримо умнее, талантливее и даже гениальнее, чем он себя проявляет. Иной так проживет жизнь, что даже эти пять процентов мозговых клеток не использует… Это уж страшно, если вдуматься.

Я был на втором курсе медицинского института, когда задумался над этим вопросом.

Я понял, что человек, подобно своему пещерному предку, попросту не использует то, что ему дано от природы. И решил свои мозговые клетки использовать исключительно больше. Сделать опыт на себе самом.

Для начала я поступил заочно на физико-математический факультет. Закончил его на полгода раньше медицинского. Одновременно я эти пять лет изучал три языка, занимался спортом, участвовал в самодеятельности (в драмкружке), писал научные работы, статьи для журналов, к тому же два последних года был секретарем институтского бюро комсомола. Спал я пять-шесть часов в сутки, но по воскресеньям отсыпался.

Меня считали очень одаренным от природы. Но это неверно. Среднюю школу я закончил как раз самым обыкновенным троечником. Ну, иногда получал четверки. Пятерки почти никогда. Дело в том, что от природы я ленив. Всю мою жизнь самым большим счастьем мне казалась возможность спать утром до одиннадцати и читать лежа.

Как видите, я как раз вполне подходил для этого опыта…

Дальше Кирилл перешел к вопросу о самовоспитании, вернее, о воспитании в себе личности. Сила духа не дается от природы, она — воспитывается, говорил он. Бездуховность разрушает человека, как и сомнение в своих силах. Он говорил о нераскрытых возможностях, нереализованных способностях человека, к чему это ведет. О пробуждении творческих сил личности. Взаимосвязи личности и общества. Контакт с аудиторией был полный. У него был талант общения с людьми. Дар поднимать даже малокультурного человека до себя, пробуждать в нем духовные силы, жажду упорного поиска. Лекция длилась два часа, а показалось, промелькнула как-то чересчур быстро. Вроде минут сорок. Потому что. было интересно. Многие тут же записались в математический кружок. Я тоже было хотел записаться, но решил проверить свои мозговые резервы на чем-нибудь другом, не на математике, которую я терпеть не мог!

Кирилла плотно окружила молодежь. Расспрашивали, над какой проблемой он сейчас работает. Те, что покрепче, предлагали себя для опытов!

Кирилл сказал, что весь их труд на Северном Забайкалье есть сплошной, грандиозный опыт работы в экстремальных условиях и что это все пригодится при освоении новых планет.

Когда мы все расходились по домам, Кирилл позвал Христину в институт. Она попрощалась с нами. Отец проводил их каким-то странным взглядом…

«Уж не ревнует ли он ее к Кириллу?» — подумал я, усмехнувшись про себя. Сам я это чувство знал лишь теоретически: мне еще никто не дал повода его испытать.

Глава восьмая

МАМА СТАВИТ ФИЛЬМ ПО СВОЕМУ СЦЕНАРИЮ

Наступил декабрь. Снег засыпал тайгу, горы, замерзшие реки, только Байкал бушевал, не давая сковать себя морозу, — темный, грозный, беспокойный, злой. Я работал шофером — гонял по таежным и горным дорогам свой грузовик, иногда зеленый фургончик, когда Христине приходилось выезжать. Работа была интересная, много свободного времени не оставляла, все же я наконец взялся за краски.

Я написал несколько пейзажей акварелью и маслом, заготовил много этюдов к будущей картине. Я сам не знал, хорошо или плохо у меня получилось, и никто не знал. Кому ни показывал, все хлопали удивленно глазами и не знали что сказать.

Пока о них решился высказаться только новый подручный Алеши. Он сказал, что картины мои «какие-то не такие», но ему нравятся, так как он, глядя на них, вспоминает самые счастливые дни из своей жизни, а от некоторых ему хочется поплакать от всей души.

Отец тоже затруднялся в оценке… Вот мама сразу бы определила, но мама была так далеко за горами и долами (и тайгой). Кирилл был в недоумении, но сказал: «А знаешь, парень, в них что-то есть…» Он несколько раз переспросил, почему я именно так изобразил Байкал и его берега, это же не другая планета.

Я каждый раз отвечал одно и то же: «На другой планете пока еще не был, но Байкал воспринимаю только таким».

По-моему, он именно такой и есть — словами описать трудно.

У Алеши появился еще один подручный, вернее, одна, немая девушка Егорова Нюра, так как Виталий уволился.

Нюру приняли по горячим просьбам Миши, и работница она оказалась на редкость хорошая. Алеша был ею очень доволен. Миша и Нюра быстро овладели искусством выпекать «Алешин хлеб» и халы, и Алеша мог спокойно оставлять на них пекарню, когда уходил на занятия математического кружка.

С Виталием все оказалось гораздо сложнее…

Его согласились зачислить в театр, надо было прийти показаться режиссеру, но Виталий уперся: не идет — и все.

— Какой я артист, — твердил он горько, — я бездарность! Годен разве песенки петь в ресторане. Так ко мне почему-то липнет всякая сволочь, уголовники… не пойду.

— Но им и пианист нужен, — доказывал я, — театру. Разве тебе так нравится работать в пекарне? Почему же тогда плакал?

— Он боится идти в театр, стесняется этого приезжего режиссера, — пояснил Алеша грустно.

— Пойдем вместе, — предложил я.

Мы долго уговаривали Виталия, все же уговорили, но я должен был идти вместе с ним. Договорились по телефону, что придем в воскресенье, в два часа дня. И мы отправились вместе.