- Отстань, пожалуйста. Я хочу спать.
- Я думаю, это подделка, но все-таки... А ты, Вася, как думаешь?
- Я ничего не думаю... Меня ждут.
- Ты же сказал, что ты спишь?
- Да, я сплю.
- Погоди... Как ты думаешь, может быть, все-таки следует отдача на экспертизу?
- Позвони завтра... Я сейчас сплю.
- Что значит спишь? Ты же не спишь... Ты же стоишь у телефона...
- Я больше не в силах стоять...
- Ты болен, что ли?
- Да, болен.
- Странная болезнь... Когда человеку предлагают деньги...
- Я больше не могу...
- Да погоди, мне надо выяснить...
- Мне некогда!
- Что значит - некогда?
- Всего!
Шамшин брякнул трубкой.
На следующий день Брук встретил Шамшина и первый подбежал к нему.
- Ты сердишься? Зачем?
Шамшин молчал.
- Ну! Триста хочешь? - Брук хлопнул Васю по плечу. - И кончим дело... Что за канитель?
- Это моя вещь... - сказал Шамшин, улыбаясь. - Моя!
Пойми!
- Твоя? - Брук плутовато подмигнул. - da твою я дам тебе три копейки, а за эту даю триста рублей... Ты меня, надеюсь, понял?
- Вполне! Ты сволочь и арап!
Расхохотавшись, Шамшин круто повернул от Брука.
Брук стоял на тротуаре Невского. Прохожие толкали его, звенели трамваи, извозчики кричали "берегись", поджаривало солнце. Опомнившись, Брук почесал коротко острижещшй затылок, поправил кепку и пробормотал:
- Однако!
5
Однажды в соседней комнате, у Александры Петровны, веселились гости. Из-за стены непрерывно слышались шутки, шум и смех. Шамшин злился. Его раздражало это веселье. Он не был желчным человеком, но ему опротивел быт. На столе две недопитые чашки чая. У окна груда неоконченной работы для журнала. На мольберте надоевший портрет. В кресле Ирина, читающая книжку Перелистывая страницы, она поднимает голову и смотрит на Шамшина влюбленными глазами. За стенкой кто-то пропел пьяным голосом: ((Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный..." Шамшин не выдержал и стукнул в стенку кулаком; "Эй, Моцарт, тише! Здесь Сальери!"
На минуту за стеной притихли, затем раздался взрыв хохота.
Обхаживая комнату вдоль и поперек, Шамшин думал: "Хоть потолок бы провалился, что ли".
Когда в коридоре позвонил телефон, Шамшин кинулся к нему, точно птица за пищей. Шамшина спрашивал незнакомый, свистящий голос. Шамшин ответил, что он у телефона.
- Очень рад. Я давно ищу случая с вами познакомиться.
Говорит Агафон Бержере.
Шамшин был изумлен.
- Вы ко мне?
- Да, именно к вам.
- Собственно, по какому делу?
- Разрешите мне объяснить это при личном свидании. Где мы можем встретиться? Может быть, мы вместе позавтракали бы в "Европейской"?
Шамшин замялся.
- Я затрудню вас только на полчаса.
- Ладно, - согласился Шамшин.
- Значит, завтра, - сказал Агафон Бержере, - в два часа в "Европейской". Спокойной ночи.
Ровно в два часа Шамшин вошел в ресторан "Европейской гостиницы". Официанты, одетые в белые куртки и белые брюки, толклись без дела. Зал был освещен только одной люстрой. В самом конце зала, под эстрадой, скрывшись за вазочкой с цветами, сидел у столика немолодой человек, сухой, коренастый, с коротенькими, почти выстриженными усиками и гладкими, приклеенными волосами. На нем был жакет бутылочного цвета.
Стоячий крахмальный воротничок повязан узким черным галстуком. Синий абажур скрывал выражение его лица. Этого человека знали все. Агафон Бержере, лолуфранцуз-полуголландец, получив от своего отца, выходца из Голландии, небольшое дело,, развернул его до европейских масштабов. Драгоценности, дорогие камни, украшения, ювелирные работы, статуэтки зверей, выточенные из минералов, - все эти вещи с маркой Агафона Бержере всюду в мире считались первоклассными. Собственно, биография знаменитого ювелира была довольно банальной:
мраморный дом на Морской, двуглавый орел поставщика его величества, одна, законная, семья в апартаментах, другая, незаконная, в скромном доме на набережной Мойки, у Крестовского яхт-клуба яхта, в Левашове богатый особняк, наполненный коллекциями, и т. д...
Семнадцатый год прихлопнул все великолепие Агафона Бержере, Законная жена с детьми отправилась в Париж. Агафон переселился к незаконной, записался с нею в загсе и занялся антиквариатом. Девять раз его сажали, девять раз он выходил.
К революции он относился точно к погоде. Даже в камерах он вытачивал перочинным ножичком деревянные мундштучки и ставил свою марку. Находились любители, за эту дрянь платили деньги...
Бержере встал, приветствуя Шамшина. Метрдотель, выгнув . шею, как лошадь, почтительно принял от Бержере заказ: омары, рыба, утка по-руански, апельсины, французский сыр и теплое старое бордо. Ничего лишнего... И разговоры самые общие.
Потом черный кофе. Агафон подымает узенькую рюмку с тяжелым ликером.
- За искусство! - холодно говорит он Шамшину. Он краснеет от еды и выпитого вина, в его голосе прорывается что-то грубое. - Я довольно внимательно всматриваюсь в ваши работы.
Вы будете или великим, или ничем.
- Почему же такая дистанция? - смеется Шамшин.
Бержере дергает головой.
- Вам не хватает пустяка! Но этот пустяк имеет большое значение.
- Какой пустяк?
- Признание! Одних оно губит, а других окрыляет и ведет к вершинам. Я это знаю по себе...
Бержере хвастливо flepraef рукой.
- Что такое полупризнанный художник? Полупочтенный дворянин... Признание - это. мостик к славе.
Бержере понюхал ликер и вздохнул.
- Да, в искусстве страшно жить. Вообще сейчас страшно жить. Смотрите, что происходит во всем мире... Но я люблю жизнь.
Он улыбнулся, и Шамшин увидел рот Бержере, наполненный маленькими, как у женщины, зубами.
- Больше жизни я люблю искусство... - продекламировал он; он все-таки был французом, - А кто сейчас понимает искус- ство? Никто! Нигде! В особенности здесь.
Шамшин решил вскочить, но удержался. Из любопытства к людям хотелось узнать этого человека поглубже.
- Зачем же тогда вы остались жить здесь, у нас? - нарочно подчеркивая, спросил Шамшин.
- Видите ли... - Агафон загадочно улыбнулся. - Мне необходим воздух революции... Да, да, не удивляйтесь. В эпоху войн и революций рождаются великие антиквары. Они идут в тылах - армий и...
- Грабят! - смеясь, закончил Шамшин.
- Смело сказано! Если хотите - да... Если хотите - нет...
Я покупаю! Кстати...
Тут он нагнулся к Шамшину и шепнул:
- Мне говорили, у вас есть хороший Рембрандт, Шамшин рассмеялся.
- Я отослал его, - сказал он.
- А разве он не ваш?
Шамшин отрицательно покачал головой.
- Кому же он принадлежит?
- Одной старухе.
Шамшин расхохотался, сам удивляясь своему нелепому, случайному ответу. Агафон разочарованно поправил бровь, ткнул окурок в пепельницу и кивнул метрдотелю. Оба гостя встали из-за стола. В вестибюле гостиницы Бержере мимоходом, как будто небрежно, спросил Шамшина:
- А вы знаете эту старуху?
- Да нет... - Шамшин иронически пожал плечами. - Неизвестная старуха.
6
История с картиной странно оживила Шамшина. Дней через пять после встречи в "Европейской гостинице" Бержере опять звонил ему по телефону и спрашивал: не может ли он взять на себя хлопоты по разысканию этой неизвестной старухи?
- Нет! - Шамшин отрезал начисто. - Я не знаю, где эта старуха... А может быть, ее и нет...
Звонил Юсуп об этом же. Очевидно, антикварный муравейник кишел слухами. Только Брук пропал, он перестал существовать на свете. Шамшин всем отказал, но его самого втянула эта фантастическая игра с картиной. В том, что она замечена, было какое-то признание, это странно бодрило.
Он встретил Бержере в балете. Был первый дебют молодой, только что выпущенной из школы артистки. Они подошли друг к другу в конце спектакля. Много раз подымался занавес. Уже потухли люстры. В партере и наверху публика еще отхлопывала себе руки.