Ему захотелось смутить ее спокойствие, и он сказал:

– Ты не обижена на Хорста, что он подарил мне тебя, как кобылу?

– Нет. – Она слегка пожала плечами.

– Почему?

– Он подарил тебе дом и сад, кобылу, собаку и меня. Это то же самое, как если бы он подарил нам тебя.

– Не понимаю...

– Ну да. Ведь если я принадлежу тебе, то и ты принадлежишь мне. Я этого хотела. Страшно хотела, чтобы ты принадлежал мне.

– А ты знаешь, что означают такие слова?

– Да. Это от тебя я в первый раз услышала слова о любви большой, чистой и настоящей. Из-за этого распался мой брак, я поняла, кто я и чего хочу.

«Она такая же безумная, как Хорст Собота», – подумал он.

Она погасила свет, легла рядом с ним на другую кровать. Он не слышал ее дыхания, и какое-то время спустя ему показалось, что он совершенно один... Когда Марын проснулся утром, Вероники в спальне уже не было. Он застал ее в кухне готовящей завтрак.

– Проедусь по лесу, – сказал он Веронике.

Она кивнула головой, и они сели завтракать. Она, однако, не ела, только всматривалась в него. Он знал, что она хочет ему что-то сказать и подыскивает слова.

– Я хочу знать, останешься ли ты здесь, или я должна собирать свои вещи, – сказала она в конце концов.

– Я не знаю, что тебе сказать. Я был очень далеко и пережил очень много. Я уже не тот человек, который приезжал сюда весной. Что-то во мне умерло, а что-то ожило.

– Так же, как во мне...

– Уже нет Хорста, – сказал Марын.

– Это правда. Тут уже не так, как раньше, и уже никогда так не будет. Но ведь здесь твой дом, твой сад, твой пес и твоя кобыла. Хорст объяснял мне, что такого мужчину, как ты, можно удержать, если дать ему женщину. Скажи хоть слово, и я приведу тебе официантку из Гауд.

– Не хочу, – сказал он сердито. – Я уже говорил тебе об этом один раз.

– Хорст собирался поехать в город за красивой женщиной для тебя. За такой, каких ты любишь. Я могу это сделать за него.

– Не нужно. Я когда-то хотел пережить любовь большую, чистую и настоящую. Но это были только фантазии. Нет такой любви, и, уж наверное, ее не могут дать шлюхи.

– Твоя бывшая жена Эрика рассказывала, что у тебя в жизни были сотни женщин. Что ты вообще ничем другим не занимался, только женщинами.

– Ерунда. Впрочем, это было давно.

– У тебя есть какая-нибудь женщина?

– Нет.

– А отчего ты не взял меня этой ночью? Я лежала рядом с тобой и ждала этого. Ты брезгуешь или презираешь меня, потому что знаешь мою тайну.

– Ты красивая и привлекательная. Разве тебе в голову не пришло, что я не хочу причинять тебе боли?

Она пожала плечами.

– Женщина создана для боли. Ты тоже произошел из боли твоей матери. Она говорила тебе, как кричала, когда тебя рожала?

– Это совсем другое.

– А может, и я хочу кричать от такой боли? Я решила, что рожу от тебя ребенка.

– Это невозможно,

– Почему?

– Ты избавилась от ребенка.

– Потому что его породила ненависть.

– А сейчас?

– Я не чувствую к тебе ненависти. Я искала тебя по всей стране и ждала тебя. Я хочу родить от тебя ребенка. Он родится от любви большой, чистой и настоящей.

– Ты веришь в те глупости, которые я когда-то говорил?

– А ты? Признайся, что ты просто боишься любви. Ты привык к шлюхам.

– Знай, что я перестал быть мужчиной. Я пережил тяжелые времена, от меня остались обрывки человека. У меня невроз, который не позволяет мне делать то, что должен делать мужчина. Когда-нибудь это пройдет. Но сейчас оставь меня в покое.

Он отважился посмотреть на нее и увидел, что суровое лицо Вероники внезапно словно бы прояснилось. Никогда он не видел ее такой красивой, с раскрытыми, как для поцелуя, губами, с глазами, которые, казалось, каждым взглядом стараются нежно его обнять.

Она сложила руки, как для молитвы, а потом закрыла ими лицо, чтобы он не догадался, какое счастье ее переполняет.

– А ты знаешь, – тихо начала она, – что я теперь люблю тебя в сто раз сильнее? Любовью большой, чистой и настоящей. Ты кажешься мне таким близким, словно бы ты стал мной. Да, это возможно, что мы – это одна душа, как муж и жена. Если бы ты ушел, ты бы убил меня или я убила бы тебя. Не бойся меня. Мы вместе будем счастливы, как никто на свете. Связанные любовью, которую ничто не в силах замарать.

– Это от нездоровья, Вероника. А то, что нездорово, не может дать счастья.

– Ты боишься любви, – заявила она.

Он увидел, что сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо, текут слезы. Он не мог вынести мысли о боли, которую он, ей причинил. Вскочил из-за стола, набросил куртку, надел меховую шапку. Вывел из конюшни оседланную кобылу и поехал в лес...

Он понял, что полюбил лес и тяжело ему будет отсюда уйти. Впрочем, зачем и куда? Зачем он столько лет обманывал себя, что любит женщин худощавых, хрупких, нежных, с грудями маленькими, как у девушек, хотя в самом деле любил женщин рослых, с широкими спинами, созданных для работы, сильных и здоровых. Такой женщиной была его мать, она могла взять на плечи мешок пшеницы. Кажется, уже назавтра после родов она доила коров и носила им хлев нарезанную свеклу. Его научили сидеть на стульчиках возле бара, жить в отелях и все?* время бдительным взглядом обводить чужие лица, выхватывать чужие слова, хотя он, может быть, был создан для того, чтобы отдыхать в полдень на жесткой лавке перед домом и смотреть, как плодоносят деревья в саду, так же, как это делал его отец и Хорст Собота. Держать в сарае или на чердаке гроб из ясеневых досок, умереть в своей собственной постели или на веранде собственного дома, а не так, как Иво Бундер, на какой-то паршивой грязной вилле, или в автомобиле, сброшенном в реку.

Он вернулся домой и в кухне застал чужих людей.

– Моя фамилия Кожушник, я совладелец лесопилки, – представился мужчина.

– Это мой муж, – сказала молодая женщина, словно давая понять, что этот мужчина немного значит. Именно она пришла сюда по делу.

Мужчина был высоким, небритым и, когда сказал Марыну, что владеет лесопилкой, сразу напомнил ему огромное бревно, покрытое мхом, наполовину мертвое. Это она – эта женщина – была в их семье чем-то более важным, той пилорамой, которая распиливала бревна так, как хотела, У нее было довольно приятное лицо, длинные черные, хотя и неряшливые волосы. Ее уродовал небольшой рост, особенно подчеркнутый огромным задом, и большие груди. Одежда на ней тоже была странная, какие-то длинные юбки и кофты, одна на другой, по луковичной моде, которая ей совершенно не годилась. Неподвижно стоящая возле плиты Вероника, в свободной юбке и вышитой блузке, с голыми округлыми плечами и красивой головой на длинной шее, казалась при этой женщине олицетворением женской красоты. А ведь у нее тоже были широкие бедра и большая грудь. Может быть, высокий рост придавал ей лучшие пропорции, не уродовал, как ту.