Такое с ним случалось не раз. Вместо задуманных черт внезапно, словно пришелец, вламывающийся в дверь, чтобы вытеснить прежнего хозяина, возникали другие, сперва неясные и вдруг до нелепости четкие; овладевая его сознанием, они внушали ему замешательство, принося в то же время странное облегчение. Несколько секунд они боролись друг с другом, не подчиняясь его воле, и он не мог определить, на чьей стороне перевес и какие из них имеют право на существование, пока, наконец, не принимал вопреки здравому смыслу сторону тех, что бесцеремонно вытеснили первоначальный замысел. Однако затем вместе с радостным торжеством он испытывал чувство вины. И разве не то же происходило с ним в повседневной жизни?

Итак, супружеская пара взбиралась каждое воскресенье по склону холма. Короткий визит с весьма определенной целью. Достигнув ее, чета не задерживалась ни на минуту. Он слепой, она поводырь. Говорила женщина всегда одну и ту же фразу, всегда одним и тем же тоном: "Подайте слепому на пропитание". Пока она произносила это, муж встряхивал головой, будто отгоняя назойливого слепня. Им подавали, и женщина завершала ритуал: "Благослови вас господь", но мысли ее уже витали далеко. Однажды она не поблагодарила, и слепой, ударив палкой по каменным плитам, с укоризной воскликнул: "Ну, что надо сказать?!" Все удивленно уставились на него. Жена тоже: ее поразил этот возглас - ведь с мужа было вполне достаточно роли слепца. Вероятно, от удивления женщина так их и не поблагодарила.

В памяти Васко сохранилось равнодушное выражение лица женщины - в какой-то момент она чуть было не подчинилась приказанию слепого, бессознательно, как поднимают с полу уроненную по рассеянности вещь, но ее равнодушие вдруг озарила мимолетная искорка гнева. Та самая искорка гнева, которую Васко пытался высечь теперь из неподатливой, как кремень, глины. Это была она, со станка на него смотрела спутница слепого.

Искра гнева, искра, из которой могло разгореться пламя непокорности. Потому что он постоянно чувствовал у себя за спиной присутствие незримого соглядатая, удерживающего его от каждого правдивого и смелого порыва, едва он собирался освободить свои руки от оков и воплотить в глине то, чего настоятельно требовал огонь вдохновения. В конце концов его руки научились изощряться в недомолвках, изобретать аллегории, чтобы высказать скрытое раздражение, назревший протест, пусть немой, но все же протест, еще более яростный, если его приходится таить, словно кипящую лаву, под маской покорности.

Кто же был этот соглядатай? Возможно, и Мария Кристина, а может быть, она лишь его олицетворение. Разумеется, - она и сама этого не скрывала Мария Кристина в каждой скульптуре Васко отыщет доказательства измены, не связанные с ней мысли и переживания. Начало расследования предвещала скованность, которая мешала ему перейти от эскиза к окончательному варианту. Любая определенность казалась ему оскорбительной для Марии Кристины, способной разжечь в ней злобу. И он ждал и боялся часа, когда она начнет дознание.

Как-то он создал несколько скульптур, изображающих женское тело, и выставил их в известной галерее - тела эти, болезненно пышные или снедаемые худобой и не скрывающие самого интимного, очевидно, косвенно свидетельствовали о деградации самого художника, так что Мария Кристина, еще не осмотрев всей экспозиции, громко заявила:

- Прелестная выставка задов! Ты ненавидишь женщин, Васко. Значит, мы кажемся тебе такими? Только вот в этой, которую точно распяли и она отдается, словно идет на муку, только в ней что-то есть... Кого ты имел в виду и почему выделил ее среди других?

Она постояла перед каждой скульптурой, улыбаясь своей двусмысленной улыбкой, которую одинаково можно было счесть и горькой, и презрительной, и, подняв бровь, вынесла наконец приговор:

- Эту коллекцию следовало бы показать психоаналитику. Скажи мне, Васко, ты ненавидишь всех женщин или только меня?

Но выставка пользовалась успехом, а в таких случаях Мария Кристина становилась снисходительнее. Если кто-нибудь спрашивал: "Ну, как дела?" она, опережая Васко, торопилась ответить: "Совсем недурно", а если он пытался смягчить прозвучавшее в голосе жены хвастливое тщеславие, Мария Кристина меряла его укоризненным взглядом, словно дело касалось ее, и только ее, и Васко отступал: "Рассказывай сама". Он отходил в сторону с отсутствующим видом, некстати думая о таких вещах, как стук дождя по крыше дома, где он провел детство, шум ветра в бессонные ночи, отблески заката на воде, о вещах, которые без слов красноречиво обо всем говорили и не нуждались в особом смысле.

Поглощенный работой, Васко забыл о компании на террасе, потерял счет времени и вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом и наблюдает за ним. Он не слышал шума. Его насторожило другое: горящая сигарета, которая даже на расстоянии словно опалила ему кожу; вероятно, уже темнело - тени просачивались в студию, и внезапная тишина окутала равнины. Он раздраженно обернулся: в двух шагах от него, прислонившись к дереву возле двери, стояла женщина, приехавшая в гоночном автомобиле цвета слоновой кости. Увидев, что ее присутствие обнаружено, она сильнее прижалась к стволу акации, и с высоких ветвей, словно птицы, полетели сухие листья.

- Простите. Наверное, вы предпочли бы, чтобы вам не мешали, правда?

Он вытер руки, измазанные глиной, бросил на станок влажную тряпку и, стиснув зубы, уставился на нее, не скрывая неудовольствия. Он давно постиг, войдя в мир этой фауны: не стоило усилий быть с ними любезным, если это тебе претит. Или, вернее, они не нуждались в любезности. Нельзя не признать, что это большое достоинство.

Голос ее внезапно охрип, когда она вновь заговорила:

- Мне доставляло наслаждение смотреть, как вы работаете, не зная, что за вами наблюдают. Вы держались так естественно. Я не устояла перед соблазном побыть здесь еще немножко.

- Вы сказали... доставляло наслаждение?

- Именно: наслаждение. Вам кажется, это не соответствует обстоятельствам или вы надо мной смеетесь?

От ее хрипловатого голоса веяло странной, ласковой грустью, болезненной чувственностью. И затаенным жаром вроде того, что охватил багровое предзакатное небо, нависшее над зачарованным морем.