Я сызмальства промышлял в тайге. Летом собирал ягоду, осенью орехи, зимой ставил самоловы на белку, а то и песца. Ходил с отцом на охоту. А когда отец незадолго до своей смерти подарил мне ружье, стал и один охотиться.
Ты, Марфа, выросла в столице, и наших дел тебе не понять... Тайга - она ничья... Мое право ходить на зверя, когда хочу и где хочу. К тому я привык сызмальства. И вдруг меня называют браконьером, штрафуют, угрожают тюрьмой...
Столкнулся я на узкой дорожке с лесником Ефремом Пинегиным... Актов он на меня составил целую кучу. Штрафов я переплатил - счет потерял. Пока судья не предупредил: еще раз поймают на браконьерстве, отправят в тюрьму.
И разгорелся во мне против Ефрема такой гнев, такая злоба, будто керосина в огонь подливали.
Предупредил я его, что плохо у нас кончится... Тайга большая, так пусть по пятам за мной не ходит. Иначе, мол, пеняй на себя. А Пинегин меня предупредил тоже в последний раз.
И вот, Марфа, у серебряного болотца мы с ним столкнулись. Застукал он меня, как раз когда я свежевал лося. Разозлился он так, будто я из его хлева корову увел. Ну, говорит, Харитоша, больше ты браконьерствовать не будешь. Пошли к судье.
Меня ждала тюрьма: неисправимый браконьер, хулиган, работать нигде не хочет... И все же убивать я его не хотел. Думал только попугать. Я ведь меткий. Выстрелил мимо. Дробью. А он как раз в ту сторону и отшатнись. Упал. Я подбежал. Стою над ним - похолодел весь. Вижу - конец.
Взял я Ефрема на руки и перенес на поляну. Под высокой сосной положил. Ведь люди искать его будут... А сам - в бега...
Приятель спустил меня на моторной лодке вниз по реке. Однако советовал явиться с повинной. Простился и уехал. А я остался один на один с тайгой и совестью.
Решил я пробраться на заброшенный рудник "Синий камень". В двадцатых годах там, рассказывали старики, жизнь кипела. Кабаков одних сколько было. Ну, а когда золотишко все выбрали, прииск опустел. Еле я его нашел, еле пробрался - так страшно заросло кругом. Хорошо, что захватил с собой топор, а то б не пройти. Рудник почти целиком проглотила тайга. Однако нашел я избу поцелее, даже стекла сохранились, и поселился в ней.
Мне надо было обдумать, что делать дальше, как жить на белом свете. Еды и питья сколько хочешь, печь в исправности, соли я с собой захватил. Хлеба вот только не было.
За избой на задах журчал ручей, пить к нему приходили сохатые, олени, рыси, росомахи - всякого зверья хватит. А уж птиц: утки, гуси, длинноногие кулики, чайки. Ружье и силки со мной, так что не голодал. К тому же ягода голубика, шиповник, смородина - охта.
Ничто не мешало обдумать все на досуге.
И вот, Марфа, откуда ни возьмись, как сердечная боль, стала меня терзать совесть. За неделю-другую оброс я, как леший, бородой, но совесть нарастала быстрее бороды.
До сих пор задаюсь вопросом: что такое совесть и почему приходит она к человеку?
И уже не испытывал я к Ефрему ни ненависти, ни гнева, ведь он лишь исполнял, что ему положено по должности - охранял лес и все угодья его. А вот я... сначала нарушал закон юридический, а потом, будучи-то сам неправым, дошел в своей злобе до того, что нарушил высший закон нравственности - убил человека. Был живой человек, любил жену и сына, свою работу лесника, лес и все живое в нем, любовался небом, цветами, росой, пел песни... Он радовался жизни, а я его убил.
Как я мог?!
Но дело заключалось не в этих мыслях, не мысли причиняли мучительную душевную боль. Совесть чаще всего даже не несла с собой никаких особенных мыслей, она просто грызла изнутри и росла, как раковая опухоль. Невыносимое, тягостное, мрачное сознание своего преступления. Оно и называется так: угрызения совести.
Не дай бог никому испытать такое.
Два месяца промаялся я в этом заброшенном руднике, пока не понял, что такая ноша не по моим силам. Либо надо идти с повинной в милицию, где за убийство мне дадут вышку, либо самому наложить на себя руки. Третьего пути не было, потому что если бежать, так совесть все равно не даст житья.
К жизни меня вернула Таисия. Она была в экспедиции и случайно наткнулась на меня. От нее я узнал, что Ефрема я не убил, только ранил, что он уже поправился и в убийстве меня не обвинял (сказал, что ружье нечаянно выстрелило). Призывал меня к ответу лишь за браконьерство...
Договорились, что я вернусь домой и буду просить у Ефрема прощения, начну работать...
Был после того лесной пожар, и я едва не погиб, легкие обжег. Опять же Таиска меня и спасла. С летчиком на вертолете меня разыскивали. Нашли. Сами чуть не погибли из-за меня.
Когда вышел из больницы, отделался уплатой штрафа за того лося. Поступил было в лесхоз на работу. Но не мог более там жить. Уехал на Камчатку...
Сначала поступил на рыбачье судно матросом, но парень я хозяйственный, к тому же меня слушаются... Назначили вскоре боцманом.
Теперь вроде как все улеглось. Днем на душе спокойно. Только вот сны. Значит, совесть приходит ночью, когда спишь. Долго ли будет навещать меня, не знаю. Знаю одно: никогда больше не подниму руку не человека, даже на самого плохого. Что - на человека, даже на зверя. К охоте охладел навсегда. И ружье охотничье отдал, денег даже за него не взял.
Вот теперь ты, Марфа, знаешь обо мне все.
Ночью я долго не могла уснуть. Думала о Харитоне.
Так или иначе, но этот человек вошел в мою жизнь. Зачем? Как могло это случиться? Харитон не может быть моим другом: ничего нет у нас общего. Совсем ничего. Но после его исповеди, раз я дослушала ее до конца, я уже не могу пройти мимо, словно он посторонний человек.
Я знала о нем больше, чем кто-либо. И это к чему-то меня обязывало.
И еще у меня была одна тайна. Она не касалась Харитона. Она никого не касалась, это было мое личное дело. Может, моя беда. Но я с ней как-нибудь справлюсь.
Это была не только беда, но и радость и горькое-прегорькое счастье. О, как же колотится сердце, когда я думаю об этом.
Тетрадь вторая
ГОРОДОК У ОКЕАНА
...Ночью я почти не спала. Теперь, когда "Ассоль" приближалась к берегам Камчатки и завтра я наконец должна была увидеть своего единственного родственника, дядю моего отца, я могла думать только о нем. И чем ближе подступал час встречи, тем с большим нетерпением ждала я этой встречи.