- Здоровые там деревья, - заметил я.

- Подходящие, - согласился он. - Иное вымахает в сто восемьдесят футов, без единой ветки. Сам понимаешь, что такое бревно больше ста футов в длину. Красота! Да они все там такие.

- Ты - рубщик?

- Нет, пильщик. Распиливаем бревна. Работал на спаренной пиле, и в ней стало что-то заедать. Сейчас на время отлучки меня подменил приятель, и я чего-то опасаюсь. Надеюсь, что он наладил пилу, а то, если она перегреется, дело плохо. Я говорил ему, но это такой парень, что у него хоть кол на голове теши.

Он еще немного поговорил о своих товарищах по работе, но видно было, что его что-то тревожит.

- Я, собственно, доктора повидать приехал, - неожиданно сказал он. Неделя уж, как со мной что-то стряслось.

- А что такое? - спросил я.

- Подцепил от девчонки, с которой гулял. Так-то она ничего, я на нее не в обиде, только кто-то ее наделил, а она меня.

- Не повезло тебе, - сказал я. - Надо поскорее показаться доктору, нельзя это запускать.

- Я тоже так думаю. Один дружок мне сказал: раздобудь раствор селитры через две недели будешь здоров, как новорожденный младенец. Но попробуй достань* что-нибудь в зарослях. А другой парень - он когда-то сам подцепил посоветовал мне пить скипидар с сахарной водой. Черт возьми, не знаешь, что и придумать. А еще один сказал, что лучше всего свинцовая мазь. Я бы рад был, да где ее возьмешь? Когда все это со мной стряслось, решил поехать в город. С такой хворобой много не наработаешь. Вообще-то я никогда не унываю, но ведь неладно получается: сам ты здесь, а ребята там. И нелегко им приходится - в этом-то вея беда. А самый мой верный дружок - Дон, у нас все пополам. Если бы я оказался безработным, а он нет, то половину получки он отдал бы мне. Я знаю его с малых лет. Всегда вместе были. А сейчас он за меня отдувается. Это не по правилам. Хотя он-то знает, что я не виноват. Вот чертовщина. Он постоял с минуту, рассматривая улицу.

- Я знал одного парня, так он трижды переболел. Ну, я-то уж больше не подцеплю, шутишь! Он поднял чемодан.

- Надо идти. На Берк-стрит должна быть гостиница. Дон как-то ночевал там.

- Всего, - сказал я. - Желаю удачи.

- Всего.

Я провожал его взглядом, пока он переходил улицу.

- На что он плачется? - спросил Драчун.

- Подцепил болячку.

- Ты сказал ему, чтобы он пошел в клинику?

- Нет, а разве надо было послать его в клинику?

- А как же? Говори всем, чтобы шли в клинику. Ведь не проходит и вечера, чтобы какой-нибудь малый не пристал с расспросами, как избавиться от такой болячки. В Мельбурне ими хоть пруд пруди. А тот малый, с кем ты говорил, не похож на других. Каждому готов разболтать. Городские парни - те никогда не выставляют напоказ, прячутся, как фараон, которому подбили глаз. С ними ты поделикатней - очень уж обидчивы.

Так, стоя у тележки с пирожками, я обогащался опытом. Я узнал, что гонорея - это болезнь молодежи, болезнь юных повес и гуляк. Страх подхватить эту болезнь преследовал их, как дикий зверь, затаившийся в дебрях их сексуальных влечений. Они говорили о ней часто и наигранно презрительным тоном, с усмешкой отрицая ее опасность. Иные, боясь взглянуть правде в глаза, хвастались своей болезнью, несли ее как флаг, как символ своих успехов, своей мужской силы. Таким казалось, что это утверждает за ними репутацию людей, видавших виды, прошедших огонь и воду, ставит их выше тех, кто с неуверенностью и сомнением относится к "романам", из-за которых можно подцепить болезнь.

Я терпеть не мог хулиганов, бродивших по улицам целыми шайками. На окраинах они чувствовали себя как дома. В городе же растворялись в общей массе, теряли свое лицо и свою силу.

У всех у них была своя причина, почему они стали такими: распавшаяся семья, пьяница отец, окружающая обстановка, - все это заставляло их искать опоры в шайках, где верность друг другу и своей шайке была незыблемым законом.

Дома никто не относился к ним с уважением. Родители смотрели на них как на детей и обращались с ними соответственно. Отец обычно кричал на своих отпрысков, требуя повиновения, пытаясь таким образом утвердить свой авторитет перед лицом назревающего недовольства, сначала робкого и пассивного, затем все более открытого и дерзкого, постепенно переходящего в бунт.

Подрастающая молодежь нуждалась в уважении. Она хотела, чтобы к ее мнению прислушивались, чтобы с чуткостью подходили к волнующим ее вопросам, чтобы ею восхищались, чтобы ее хвалили, относились к ней с некоторой долей почтения.

Дома ничего подобного и в помине нет, а в шайке можно этого добиться, если ты достаточно груб, силен, задирист. И подростки старались стать такими. Когда твое имя попадало в газеты после мелкой кражи или какой-нибудь хулиганской выходки, вся шайка шумно тебя приветствовала. Ты становился персоной. Ты мог задирать нос, требовать и добиваться послушания. Эти подростки развивали в себе лишь те качества, которые развить было проще всего.

Соблазнить девушку - означало возвыситься во мнении шайки. Парни только и говорили что о "девчонках", о "девках" и вели на них настоящую и жестокую охоту.

Жалкого вида девушки, всегда державшиеся парами и не выходившие из танцевальных залов, становились разносчицами болезни, которую они заполучили от какого-нибудь молодого щеголя. Узнав, что девушка, с которой они были в связи, заразилась, парни старательно избегали ее, и ей волей-неволей приходилось искать себе компанию в других залах, где ее не знали. Девушки эти не были проститутками. Просто они были достойными партнершами охотившихся за ними парней.

Те немногие хулиганы, с которыми я был знаком, смотрели на меня как на человека далекого и чуждого их миру, неспособного, хотя бы из-за своего физического недостатка, следовать их образу жизни. Они меня не уважали и не любили, питая ко мне лишь плохо скрываемое презрение. В своей оценке людей они руководствовались не разумом, а чувством и могли без всякого повода обрушиться с грубейшей бранью на первого встречного беззащитного человека.

Когда группа хулиганов приближалась к тележке с пирожками, я застывал на месте, с озлоблением ожидая оскорбительных намеков. При первом же обидном слове я подходил к ним поближе и отчитывал их с таким чувством уверенности в своих силах, обличал их с таким красноречием, что они обычно отступали.