- Ты мне уже все это говорила. Отстань от меня. Ты мне не нужна. Пусти меня!

Он вырвался и сделал несколько шагов, но она снова нагнала его и снова вцепилась в него, сквозь рыдания умоляя не бросать ее.

- Ты всегда потом каешься, - кричал он, - ты мне осточертела. - И в ответ на какие-то ее робкие слова вдруг заорал: - Нет, я не пьян. Понятно? Убирайся ко всем чертям! Пусти меня, проклятая!

" Он толкнул ее с такой силой, что она пошатнулась, но тотчас же снова с плачем бросилась к нему. Он попытался увернуться и двинулся к двери, но девушка догнала его, судорожно обняла и спрятала лицо у него на груди.

- Не липни ко мне. - Он оттолкнул ее от себя. - Делай что хочешь. Живи как знаешь. Мне ты не нужна. Рыдая, она что-то ему зашептала.

- Все это я уже слышал, - крикнул он. - Оставь меня в покое. Отцепись, понятно! Ты мне надоела, - никак не отвяжешься.

Она продолжала что-то говорить, уткнувшись ему

в грудь.

- Вот что, иди домой. Нечего тут тебе околачиваться! Неужели ты не можешь оставить человека в покое? Она обняла его за шею и заплакала навзрыд.

- Ладно, ладно. Пошли! Я тебя провожу, - оборвал он ее. - Я провожу тебя домой. - И затем крикнул с яростью: - Перестань только виснуть на мне.

Он решительно двинулся вперед, одной рукой обняв ее за талию, и чуть ли не поволок за собой. Она продолжала его упрашивать, пытаясь заглянуть ему в лицо,

- Помолчи, ради бога, - огрызался он. - Снова принялась за свое. Мне наплевать на все, что ты говоришь, Замолчи!

Наблюдая за ним, я дивился его неистовому озлоблению. Я понимал, что дело тут вовсе не в этой девушке, которая с глупой настойчивостью пыталась вернуть утраченную любовь. Ярость его была вызвана недовольством жизнью, его собственной жизнью, - хотя он этого и не сознавал.

Мы с ним были одного поля ягода. Я знал, что вызывало подобные вспышки гнева у меня, и мог понять его. Я был уверен, что он, не отдавая себе в том отчета, мечтал, чтобы у него появилась в жизни какая-то цель, которая вдохновляла бы его и толкала к действию. Может быть, в какой-то момент такой целью в жизни показалась ему эта девушка, может быть, она подвернулась, когда он устал искать.

Наверно, было время, когда он думал, что встреча с ней поможет ему разрешить мучившие его вопросы. Но он ошибся. Разрешить эти вопросы не могли ни он и ни она, разрешить их могли лишь все люди сообща.

Живя в Уоллоби-крик, я понял, что такого рода вспышки ярости были результатом скудости жизни, являлись для этих людей своего рода отдушиной, когда им становилось невмоготу. Человеческие чувства были, подобно пару в котле, движущей силой, заставлявшей людей творить, добиваться, дерзать... Если эти чувства не находили выхода, предохранительный клапан срывался, и тогда их отчаяние и ярость обрушивались на того, кто был под рукой, кто, как им казалось, был источником всех бед.

Иногда эти долго сдерживаемые чувства, затаенные обиды прорывались наружу с ужасающей силой.

В ту пору моей жизни полицейские штата Виктория объявили забастовку, требуя улучшения условий труда. Две ночи подряд мужчины и женщины, одержимые алчностью и ненавистью, рыскали по улицам, как стаи волков, громя и разрушая все на своем пути. Зная, что арест им не грозит, эти люди окраин, которых общество научило видеть в зажиточности символ успеха, а в бедности - символ неудачи, кинулись грабить. Ведь совершенно неожиданно имущество тех, кто добился успеха, оказалось в их распоряжении, никем не охраняемое.

Вечером в пятницу - в тот день, когда распоясавшаяся толпа впервые вышла из подчинения, - я стоял на Берк-стрит и смотрел, как поспешно расходятся по домам

Служащие больших магазинов. Обычно по пятницам магазины закрывались поздно, на обочине тротуара в ожидании своих подружек выстраивались длинные ряды молодых людей - "панельные кавалеры", - которые затем быстро расходились под руку с улыбающимися девушками.

Но в этот вечер все было по-другому - в атмосфере не было ничего праздничного. Весь день по городу циркулировали слухи о вспыхнувших то тут, то там беспорядках, и люди были встревожены. Прохожие не разглядывали витрины, они смотрели на встречных, причем зачастую подозрительно, словно пытаясь определить, с кем имеют дело. Время от времени мимо меня проходила ватага хулиганящих подростков, и тогда на лицах прохожих читалось волнение и страх.

Обычно по пятницам после девяти вечера непрерывный поток людей устремлялся к вокзалу на Флиндерс-стрит, - сегодня этот поток был смят. Люди, направлявшиеся домой, сталкивались с людьми, которые большими группами двигались в обратном направлении; затесавшиеся в толпу зеваки толкались, стремясь создать беспорядок и неразбериху. Люди, выходившие из вокзала, спешили по направлению к Берк-стрит, посматривая по сторонам, нет ли чего интересного.

Я остановился рядом с "Капитаном". Это был пожилой человек с подстриженной бородкой, обычно стоявший навытяжку, словно по команде "смирно". На нем был синий костюм из дешевой саржи, пиджак с небольшими лацканами украшал длинный ряд медных пуговиц. Этот старомодный костюм он тщательно хранил с давних пор. "Капитан" имел обыкновение каждый вечер прохаживаться по тротуару на углу Берк-стрит и Рассел-стрит и выкрикивать слова морской команды, чувствуя себя, по-видимому, на мостике. Со мной он всегда говорил о море и о кораблях, и я многое от него узнал.

Сегодня вечером он прошелся со мной по Берк-стрит, но когда я повернул в направлении Суонстон-стрит, откуда доносились шум драки и крики, он остановился,

- Надвигается буря! - произнес он напыщенным тоном, театрально взмахнув рукой. - Да, парень, ветер крепчает, надо держать курс на гавань.

Он поднял голову и крикнул прохожим.

- Бросайте якорь, - и, обращаясь ко мне, произнес тихо: - Спокойной ночи, паренек.

- Спокойной ночи, капитан.

Он ушел, а я прислонился к витрине, чтобы меня не сбили с ног бегущие мимо люди; один из них подхватил на ходу встречную девушку и закружил ее с такой силой, что она не сразу обрела равновесие, став на ноги. "О боже", воскликнула она, поравнявшись со мной. На лице ее застыли испуг и изумление.