- Все! - с торжеством говорит он, заходя в избу. - Накрылся Егор. Сколь веревочке ни виться, все кончику быть!

Но это сообщение не вызвало особой радости.

- Ты о перевыборах, что ли? - небрежно спрашивает Доня.

- О чем же еще?

- Так это как народ посмотрит...

- Дурища! - надменно говорит Семен. - Тут главное, что начальство от него отступилось. А то бы хрена лысого эти перевыборы назначили.

- А хорошо ли, что его снимут? - задумчиво говорит Доня. - Нынче хоть малость народ вздохнул... Вон коров покупают.

Семен зло смотрит на нее, но Доню не смущает его взгляд.

- Кабы наша семья честью работала, может, и мы бы сейчас с прибылью были...

- А мне не нужна Егорова прибыль! - уже не просто со злобой, а с какой-то нутряной тоской кричит Семен. - Пусть Егор где хошь командирствует, на земле я сам себе голова. Я в Конькове с молодых зубов первым хозяином был и в поддужные к нему не пойду!

- Глупый ты, Семен! - с удивлением говорит Доня. - Несчастный и глупый...

- А все поумнее Егора вышел, - ухмыльнулся Семен.

В новом, смолистом здании конторы идет собрание. За большим столом президиума, крытым свежим кумачом, сидят Ширяев, Клягин, Раменков в черном костюме, Игнат Захарыч. Трубников стоя держит речь.

- Мой отчет, - говорит председатель, жестко глядя в зал своими синеватыми глазами, - у вас в хлевах. - И дважды звонко хлопнул ладонью по столу, воспроизведя смачный шлеп коровьего блина.

По собранию прокатился легкий смешок.

- Мой отчет, - продолжает председатель, - у вас в закромах. До новины хлеба хватит?

- Хватит!.. Дотянем! - разноголосьем отзывается собрание.

- Добро! Первую заповедь колхоз выполнил. Долгов не имеет. Все остальное - здесь! - Трубников махнул рукой в обвод стен, увешанных слева цифрами выполнения плана, справа - обязательствами. - А теперь приступим к перевыборам.

- Слово имеет товарищ Клягин, - объявляет Ширяев.

- Товарищи, - привычным голосом начал Клягин, - в районный комитет партии поступили многочисленные сигналы на известного вам товарища Трубникова. Мы обязаны прислушаться к критике, и товарищ Трубников, надо отдать ему справедливость, как сознательный коммунист сам настоял на перевыборах. Районный комитет рекомендует на должность председателя колхоза "Труд" всем вам хорошо известного человека, видного районного работника товарища Раменкова Владимира Лукича!

Аплодисментов не последовало. Раменков жадно затянулся папиросой, и бледное лицо его окуталось облаком дыма.

- Биография товарища Раменкова, - продолжает Клягин, - это биография нашего передового современника...

В сенях сквозь толпу дымящих самосадом мужиков пробираются запоздавшие Семен и Доня. Оба принарядившиеся, как на праздничное торжество. Впрочем, для них перевыборы ненавистного Егора и впрямь праздник Мужики неохотно расступаются, и Трубниковы наконец-то пробиваются в зал.

- И мы выражаем уверенность, что данная кандидатура оправдает возложенное на нее доверие. Прошу поднять руки! - слышат они голос Клягина

Кто-то подвинулся. Трубниковы сели в уголок, и взгляду их представился странно недвижимо молчащий зал.

- Чего тут деется? - шепотом спросил Семен какую-то старушку.

- Раменкова выбирают, - прошептала та.

Тот же зал со стороны президиума: люди словно окаменели, есть что-то давящее, почти грозное в этой недвижимости и молчании.

Нахмурился Клягин.

Непроницаемо суров Трубников.

Спокоен Ширяев.

Слабая улыбка надежды тронула бледный лик Раменкова.

- Товарищи, вы, может, не поняли... - начинает Клягин.

- Все поняли!

- Не хотим!

- Не нужны перевыборы!

- Даешь Трубникова!

- Мы к Егору Иванычу претензиев не имеем! - вскочив с места, кричит скотница Прасковья.

Трубников поднял руку.

- Неужто? - холодно произнес он. - Я человек грубый, жестокий, самоуправный...

- Да мы не в обиде! - кричит кто-то из задних рядов.

- Не в обиде? - Трубников впился в зал своими глазами-буравчиками.- А я так в обиде! Плохо работаете, мало. При такой работе сроду в люди не выйти...

- Так говори прямо, чего надо! - слышится свежий, молодой голос Павла Маркушева. - Не тяни резину, батька!

При этом слове Трубникова шатнуло, как от удара в грудь. Тихо, со странной хрипотцой он ответил:

- Двенадцать часов в полеводстве, четырнадцать - на ферме.

- Так бы и говорил! - весело крикнул Маркушев. - Нашел чем испугать!

Кто-то засмеялся, кто-то хлопнул в ладоши, кто-то подхватил, и вот уже аплодирует весь зал.

- Голосуем! Голосуем! - требуют люди.

- Кто за Трубникова? - говорит Ширяев. - Прошу поднять руки!

Радостно и гордо люди вскидывают вверх руки; чуть помедлив и покосившись почему-то на угол, невысоко поднял руку Алешка Трубников. Но это не так. В зале воцарилась странная, напряженная тишина, и люди медленно, угрожающе поворачиваются к углу, где сидят Семен и Доня Трубниковы.

Под взглядом односельчан Семен опустил глаза. Доня заерзала на лавке, пальцы ее судорожно передернули на плечах нарядную шаль. А люди смотрят молча, ожидающе, недобро, поднятые вверх руки словно застыли. Доня опустила шаль с плеч, будто ей жарко, и вдруг резко, зло пнула мужа локтем в бок и тут же вскинула белую, по плечо голую руку. Его губы беззвучно шепчут:

- Уеду... Уеду... Уеду...

- Единогласно! - громким, твердым голосом произносит Маркушев.

- Единогласно! - повторяет Ширяев. Трубников встал из-за стола, шагнул вперед.

- Ну, так... - сказал Трубников и замолчал. - Раз вы так. - Он опять замолчал.

А зал, почувствовав его волнение, ответил шквалом аплодисментов.

Перекрывая шум хлопков, Трубников крикнул:

- Будем, как говорится, насмерть... вместе - до коммунизма!

Часть вторая. БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ...

Пепельница, полная окурков. Чья-то большая волосатая рука давит в пепельнице хилое тело "Гвоздики", как называют в народе папиросы "Прибой".

В кабинете секретаря райкома идет очередное заседание. Сейчас говорит Трубников. Он сильно изменился с той поры, что мы с ним расстались: поседел, лицо изрезалось глубокими морщинами на лбу и вокруг рта, но взгляд по-прежнему тверд, неуступчив.

- ...Обязательства, обязательства! Вечно одна погудка. Разве мать берет обязательства перед младенцем? Она его просто кормит своим молоком. Вот и мы должны накормить народ...

- О том и речь! - торжествующе перебивает его секретарь райкома Клягин. - Вот товарищ Сердюков, - он кивает на тучного председателя с буденновскими усами и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на кителе, - обязуется довести годовой надой до шести тысяч литров молока.

- От каждой из двадцати коров рекордной группы, - насмешливо доканчивает Трубников. - А с остальных трехсот, дай бог, полторы тысячи нацедит!

- Сказал бы просто, что славе моей завидуешь! - Председатель с буденовскими усами косит на свою звездочку.

- Нет! - с силой говорит Трубников. - Спаси меня и помилуй от такой славы, как твоя или его. - Он тычет культей в другого "звездоносца".

- А я чем тебе не угодил? - усмехается тот.

- Высокими урожаями, - отвечает Трубников. - Тридцать пять центнеров с гектара на площади, где собаке задрать ногу негде!

- Постой, Егор Иваныч, - вмешивается секретарь. - Ты подойди к вопросу политически. Товарищ Сердюков и Мышкин своими рекордными достижениями показывают всему миру безграничные возможности колхозного строя.

- Показывают - это точно! - с горечью говорит Трубников. - Да разве колхозы для показухи существуют? Наше дело - производить... А вот что мы производим...

Он достает из кармана завернутый в газетную бумагу кусок ржаного хлеба Разворачивает газету, видна дата: "30 марта 1952 года".

- В столовой я этот хлебушек взял, - говорит Трубников. - Кусок с ноготок, а сто граммов тянет. Вода, глина и жмых - тяжелая смесь. Вот чем людей кормят!