Я не чувствовал течения времени, когда проваливался в тонущем вертолете на дно, и точно так же потерял ориентиры, когда плыл к поверхности. Я всплывал как можно медленнее, стараясь максимально эффективно использовать запас воздуха в легких. Каждые десять секунд я выпускал ртом маленькую порцию отработанного воздуха, пытаясь таким образом компенсировать изменение давления. Вода надо мной была такой темной, как будто я находился на глубине минимум сто метров. Если это действительно так, мне уже не страшны автоматные пули: я просто не доплыву до поверхности. А если и доплыву, то эти пули станут спасением для умирающего от кессонной болезни.

Но и на этот раз судьба оказалась ко мне благосклонна: в легких еще оставался воздух, а вода над моей головой уже посветлела. В следующий момент я со всего маху ударился обо что-то затылком, но, вместо того, чтобы потерять сознание, крепко ухватился за «что-то» руками, подтянулся и начал судорожно вдыхать воздух, ожидая начала декомпрессионных болей. Их не было совсем. Значит, я находился на глубине двадцать – двадцать пять метров, не больше. Первая приятная новость за последние сутки.

Голова еще гудела от удара, но если это было непременным условием везения, я готов был остаток жизни биться лбом о все доступные мне твердые предметы. Впрочем, везение в любую секунду могло бы прекратиться, если бы я, несмотря на темноту, не распознал, за что ухватился. Это было перо руля лодки. В нескольких десятках сантиметров от моего лица две неутомимые лопасти винта медленно, но верно перемалывали воду. Если бы мое попадание было чуточку точнее, мою голову можно было бы демонстрировать в Британском музее как образец черепа, скальпированного индейцами племени сиу.

Собственно говоря, эта ошибка могла быть в любой момент исправлена, если бы владельцам судна пришло в голову чуть-чуть подать назад. Впрочем, у меня, кажется, началась полоса везения, а значит, всяческие «если бы» теперь не имели надо мной власти.

В тридцати – сорока сантиметрах от правого борта я разглядел скалы. Они оставались на месте. Значит, и лодка не двигалась, а винты только боролись с ветром и течением. Время от времени яркая полоса света прочесывала поверхность воды. Это команда искала только что вынырнувшего счастливчика Кэлверта. Подобное занятие, кажется, становится для них еженощным обрядом.

Моя интуиция развита не настолько, чтобы по состоянию обшивки определить название корабля, но при случае такая информация могла оказаться полезной. Я вытащил из ножен нож и сделал на мягком дереве тыльной стороны пера руля насечку в виде буквы «V».

Тут я услышал голоса. Их было четыре, и все были мне знакомы. Я сразу узнал их. Даже если мне суждено жить вечно, забыть эти голоса я не смогу.

– Что с твоей стороны, Квист? – спросил главный вдохновитель ритуала ночной охоты на Кэлверта. Его фамилия уже не вызывала во мне священного трепета. В промежутках между нашими двумя встречами я вспомнил, что лет пять назад ко мне в дом забрел коммивояжер по фамилии Стикс и в нем не было ничего зловещего.

– Ничего, капитан, – последовал вежливый ответ Квиста.

Если бы мои волосы не были мокры и залеплены песком, они бы наверняка встали дыбом. Значит, Квист – он же Дюран, он же лжетаможенник и он же умелец по части изготовления трупов с характерными странгуляционными бороздами на горле.

– А с твоей, Жак?

– Тоже ничего. Они пошли на дно пятнадцать минут назад. Даже если у них железные легкие, они уже проржавели.

– Ну и хорошо, – с удовольствием подвел итог Стикс. – Валим отсюда. Остаток ночи мы вполне имеем право провести по-человечески. Крамер!

– Да, капитан, – ответил хриплый голос.

– Полный вперед. Плывем к заливу.

Я откинулся назад и нырнул глубоко, как только мог. Вода надо мной закипела, засверкала фосфоресцирующими блестками. Я поплыл на глубине двух-трех метров по направлению к рифам. В этот раз я не смог продержаться под водой достаточно долго. Мои легкие не выдержали и минуты, а этого было катастрофически мало. Но после столь суровых испытаний организм отказывался снова совершать подвиги. Отчаявшись, я вынырнул, готовый ко всему. Море было пусто. На черной воде еще можно было разглядеть уходящий вдаль след от отплывшего катера. Прожектора были выключены. Стикс выполнил задание: ритуал уничтожения Кэлверта совершен. Впрочем, с тем же результатом, что и прошлой ночью.

Медленно, вяло, пытаясь успокоить свои изболевшиеся мышцы и весь свой изможденный организм, я выполз на скалы и подумал, что в мире нет ни одного человека, который, в моем состоянии не устроил бы себе хотя бы десятиминутный отдых. Во всяком случае я не знаю такого человека. И это нормально: никто не знает самого себя. Я плюхнулся в воду и поплыл к берегу.

Если в следующей международной экспедиции на Эверест найдется вакансия для подданного Ее Величества, я могу реально претендовать на это почетное место. Уверен, что после взятия одного из самых крутых пиков Европы, а пожалуй, и всего мира я могу считаться высококвалифицированным альпинистом. Более того, учитывая веселую компанию и условия проведения, восхождение на Джомолунгму покажется мне развлекательной прогулкой после трудностей, которые мне пришлось преодолеть в завершение моей авиаморской вылазки. Три раза я пытался штурмовать непокорную вершину. Это было выше моих сил. Она не сдавалась. Она была неприступна. Вершина называлась «Огненный крест», и ее высота была один метр двадцать сантиметров.

Три раза я пытался перебраться с резиновой лодки на борт «Огненного креста». Сто двадцать сантиметров разницы уровней не были бы препятствием и для десятилетнего мальчишки. К сожалению, я уже давно вышел из этого возраста. Старичок Кэлверт.

Я позвал Дэвиса, но он не поспешил мне на помощь. Трижды я прокричал его имя, но мой зов, гулко прокатившись по темной и неподвижной палубе «Огненного креста», остался без ответа. Конечно, я не предупреждал Дэвиса о времени своего прибытия. Но должен же он ждать и надеяться! Куда он подевался? Спит или нашел какое-то развлечение в порту? Нет, наверняка не в порту, он обещал, что останется на судне на случай экстренной связи с командиром. Ну, значит, спит. Я разозлился. Это было слишком. Особенно, если учесть мое состояние. Я заорал изо всех сил, после чего резко ударил рукояткой люгера по стальной обшивке. Никакой реакции.

Четвертая попытка вскарабкаться на борт «Огненного креста» оказалась успешной. Наверное, со стороны это выглядело не слишком эстетично. Сначала я, нелепо подпрыгнув, упал животом на борт, а потом просто перекатился на доски палубы, не выпуская из рук швартовы надувной лодки.

Зацепив швартовы за кнехт, я пошел искать Дэвиса. Я уже знал, какие слова он услышит от меня в качестве приветствия. Однако мне пришлось адресовать их самому себе. Обыскав все судно от бака до кормы и заглянув во все помещения, я убедился: Дэвиса на корабле нет. Не было также следов поспешного бегства или борьбы. Скатерть на столе в каюте была прибрана, посуда вымыта. Все было в порядке. Кроме Дэвиса.

Я попытался удобно расположиться в рубке и логично объяснить себе причину его отсутствия. Это продолжалось не более двух минут, поскольку мне не удалось не только логично поразмышлять, но даже безболезненно усесться в кресле. Я снова встал и вышел на палубу, чтобы отнести на место лодку и подвесной мотор. Теперь не было необходимости прятать их на якорной цепи. А если бы даже и была, у меня уже не осталось сил для подобных упражнений. Я выпустил из лодки воздух и, не мудрствуя лукаво, отнес ее в кормовой трюм. Если сейчас кто-нибудь явится на «Огненный крест», чтобы произвести обыск, я буду стрелять. И пусть он назовется полковником жандармерии, чрезвычайным инспектором Интерпола или генерал-губернатором острова Борнео. В любом случае сначала я всажу ему пулю в коленную чашечку, а потом с интересом выслушаю все, что он захочет мне рассказать. И, само собой, узнав одного из друзей с «Нантесвилля», я буду целиться в голову.