Пимми привычными движениями подсунула мне под голову пару подушек.

— Так лучше? — осведомилась она. — Да.

Вернулась Брида, неся на подносе то, что было велено. Моя кровать была усеяна окровавленными бумажными полотенцами, вокруг кровати с моим телом сгрудились пять медицинских сестер.

— Поцелуй меня, Неустрашимая, — взмолился я, протянув руки к Пимми.

— Бросьте дурачиться, — сурово сказала она, — и подставляйте нос, чтобы я его закупорила.

И она живо затолкала мне в правую ноздрю около метра марли, смоченной адреналином, действуя так ловко и бесстрастно, словно фаршировала кролика. Затем она крепко сжала мою переносицу двумя пальцами, одновременно прикладывая лед к вискам. Струйки крови с водой намочили мою пижаму, не помогла и марля, кровь брызнула на простыни и наволочки. Пимми засунула мне в нос свежий кусок бинта. Кровать и комната теперь напоминали нечто среднее между скотобойней и салоном маркиза де Сада после званого вечера. Сколько ни манипулировала Пимми марлей, кровь не желала останавливаться. Сестры дневной смены ушли, остались только Пимми и Брида.

— Плохо дело. — Пимми грозно нахмурилась. — Придется мне позвать врача. Лежите тихо. Брида, следи за тем, чтобы он лежал тихо.

С этими словами она вышла.

— Надеюсь, она не за доктором Граббинсом пошла, — забеспокоился я. — Он обаятельный человек, но как врачу я ему не очень доверяю.

— Я тоже надеюсь, — спокойно произнесла Брида.

— Почему? — тревожно осведомился я.

— Ну, не такой уж он хороший врач. По правде говоря, я не пригласила бы его к серьезному больному. В два счета может угробить.

— Вот и у меня осталось такое впечатление, — признался я. — Есть в нем что-то такое, из-за чего мне кажется, что он застрял на уровне коновала, заливающего культю кипящей смолой.

— Невежда, — мрачно молвила Брида. — Думает, что пастеризация — способ обработки лугов, где пасутся коровы.

— И что Листер — фамилия известного композитора, — включился я в игру.

— Наверно, — согласилась Брида. — А Гарвей — фамилия изобретателя хереса.

— И что ангина — нехорошее женское имя?

— Я уж не говорю про пенициллин, — продолжала Брида.

— Магазин, где торгуют пенобетоном?

— Вот именно. Когда-нибудь…

Однако что собиралась изречь Брида, останется неизвестным, ибо в эту минуту в комнате вновь появилась Пимми.

— Поднимайтесь, — распорядилась она. — Доктор Граббинс велел отвезти вас в больницу Ватерлоо, там вам сделают прижигание.

— Господи, — произнес я. — То, чего я боялся. Мне затолкают в правую ноздрю раскаленную кочергу.

— Не говорите ерунду, — сказала Пимми, подавая мне пальто. — Для этого есть особая палочка.

— Палочка? Горячая лучина? Кажется, я пришел к вам за миром и покоем?

— Не будет мира и покоя, пока мы не остановим ваше кровотечение, — деловито возвестила Пимми. — А теперь надевайте пальто. Я еду с вами. Так предписал врач.

— Единственное толковое предписание, выданное им после того, как он получил диплом, — тепло откликнулся я. — И как мы туда поедем?

— Такси, — коротко ответила Пимми. — Машина ждет. Водитель, как мы выяснили вскоре, был ирландец, коротыш с лицом, напоминающим грецкий орех.

— Куда поедем? — справился он.

— Больница Ватерлоо, — внятно произнесла Пимми.

— Ватерлоо… Ватерлоо… — задумался водитель. — Это где же будет?

— У Вестминстерского моста, — пояснила Пимми.

— Ну да, конечно, конечно. — Водитель хлопнул себя по лбу. — Доставлю вас в два счета.

Мы забрались в машину и укрылись одеялом, ибо вечер выдался очень холодный. Некоторое время ехали молча.

— А я-то собиралась сегодня вечером вымыть голову, — вдруг сообщила Пимми с укоризной.

— Весьма сожалею, — ответил я покаянно.

— А, не берите в голову, — успокоила меня Пимми и добавила нечто загадочное: — Я могу сидеть на них.

— Сидеть на волосах? — спросил я, полагая, что речь идет о каком-то новом способе приводить в порядок шевелюру.

— Ну да, — гордо возвестила Пимми. — У меня длинные волосы. Недавно мне предлагали за них семьдесят фунтов.

— Но с лысой головой вы будете выглядеть отнюдь не привлекательно, — заметил я.

— Я так и подумала, — сказала Пимми, и снова воцарилась тишина.

Машина остановилась перед светофором, и водитель повернулся, чтобы посмотреть на нас. Бело-голубое уличное освещение придавало не совсем обычный вид моему окровавленному лицу.

— Слушайте, у вас там все в порядке? — тревожно осведомился водитель. — Я смотрю, кровища так и хлещет. Может, лучше остановиться, чтобы вы могли прилечь, а?

Я поглядел на осыпаемую крупой гололедицу на тротуаре.

— Нет, спасибо, пожалуй, не стоит, — ответил я.

— Вы не пробовали запихать что-нибудь в нос? — внезапно осенило водителя.

Я объяснил, что моя правая ноздря и без того уже напоминает забитый мусоропровод. И что в больнице мне сделают прижигание.

— Это как делали в старину? — живо заинтересовался водитель.

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну как же, человека подвешивали за руки, распинали и жгли.

— Нет-нет, это нечто совсем другое, — заверил я. И добавил: — Надеюсь.

Поднявшись по пандусу (мимо знака, на котором, как мне тогда показалось, должно быть из-за общения с ирландским шофером, было написано: «Не для протестантов»), на самом же деле значилось: «Не для пешеходов») к входу в больницу, мы живо вошли внутрь и не увидели ни накурившихся хиппи, ни пьяниц, хлебнувших метилового спирта, ни маленьких мальчиков с головой, застрявшей в оловянной миске. Даже в амбулаторном отделении не было никого, кроме дежурной сестры. Она завела нас в какую-то палату и осторожно уложила меня на некое подобие операционного стола.

— Врач придет сию минуту, — сообщила она с таким благоговением в голосе, точно провозвещала второе пришествие.

Вскоре явился некий подросток в белом халате.

— Добрый вечер, сэр, добрый вечер, — радушно приветствовал меня, потирая руки, юный практикант. — Насколько я понимаю, у вас кровотечение из носа, сэр.

Если учесть, что мои борода и усы затвердели от запекшейся крови, что из правой ноздри продолжала капать кровь и вся моя одежда была покрыта красными пятнами, я не был склонен называть его диагноз особенно блестящим и проницательным.

— Да, — произнес я.

— Ну так, — сказал врач, вооружаясь двумя хирургическими щипцами, — давайте-ка посмотрим, что там у вас происходит, сэр.

Одними щипцами он расширил мою ноздрю до африканских размеров, другими извлек несколько десятков сантиметров пропитанного кровью бинта.

— Так-так, — глубокомысленно заметил он, заглядывая в кровоточащую полость. — Похоже, сэр, у вас там есть кое-что еще.

— Они затолкали мне в нос все, что попалось под руку, — сообщил я. — Не удивлюсь, если в лабиринтах пазух вы обнаружите слоняющихся без дела двух дежурных и одну старшую сестру.

Врач нервно усмехнулся и вытащил из моей ноздри шматок ваты.

— Ага, — произнес он, направив в ноздрю луч маленького осветительного прибора, — вижу, точно. Я нашел место, откуда сочится кровь. Понимаете, сэр, у вас там есть парочка крупных сосудов, за которыми стоит присматривать.

— Спасибо, — сказал я, пытаясь сообразить, как это можно присматривать за сосудом, таящимся где-то в темных закоулках моего носа.

— А теперь, — продолжал врач, — немного кокаина для обезболивания.

Вооружась подобием баллончика с дезодорантом, он прыснул мне в нос кокаином.

— Вот так, — приговаривал он. — А теперь, сестра, подайте термокаутер. Вот так. Не бойтесь, больно не будет, сэр.

Как ни странно, я и впрямь не почувствовал боли.

— Вот так, — повторил врач, выпрямляясь с видом фокусника, выполнившего сложнейший трюк.

— Как, это все? — удивился я.

— Да, — сказал врач, еще раз направив лучик света в мою ноздрю. — Это все. Больше не должно быть никаких проблем, сэр.

— Я вам чрезвычайно благодарен, — молвил я, проворно освобождая операционный стол.