Она хотела съязвить насчет общей крыши, но передумала. Она жалела Иуду Гросмана и не знала, как незаметно подарить ему эту жалость. В заброшенном французском овине она вспоминала, сколько раз ей уже говорили о воображаемой кровати в уютном воображаемом доме.

- У меня есть один приятель,- продолжал Иуда,- он бывал в Персии наездами или, если тебе так больше нравится, наскоками. Вот он, может, подарит персидский ковер, чтоб ты на него забиралась с ногами, а у меня к тому времени откроется третий глаз на затылке, я буду сидеть за винным ящиком лицом к свету, писать и смотреть на тебя этим третьим глазом.

Опустив корзину с остатками еды на земляной пол, Катя с благодарным изумлением слушала Иуду Гросмана, как он без узелков, без остановок говорил о специальном, на перламутровой ножке лорнете для третьего глаза, о страхе, который водят за собой на цепочке, как таксу, о том, что в Москве царит полная эротическая свобода, свобода тела, послушно подменяющая свободу духа, а захватывающая угроза неостановимо расползается в воздухе, как запах горького миндаля.

- А однолюбы? - улыбнувшись, спросила Катя.- А ревнивцы?

- Носители буржуазных предрассудков,- жизнерадостным голосом радиодиктора объявил Иуда.- Общественность единодушно их осуждает и перековывает.

- А если они не перековываются? - спросила Катя.

- Тогда могут посадить,- сказал Иуда Гросман и пожал плечами. Знаешь, мне нравится такая свобода под бритвой. Удар бритвой - это цена свободы. А здесь свобода бесплатная, к ней привыкаешь, как к удобной обуви: нигде не жмет, нигде не трет. Ничего не происходит.

- Ну, пошли, раз не трет,- сказала Катя и потянула Иуду за рукав.

Обогнув поляну, тропа снова скользнула в лес. Густые кроны смыкались и переплетались над тропой, внизу лежала тень, но не сумрак. Кругом было пустынно - ни охотника, ни оленя. Тропа вела к озерцу, посреди которого, на игрушечном островке, стоял трехэтажный дворец - бело-розовый, с колоннами и когда-то зеленой крышей, с мертвыми печными трубами над ней. Ноги нарядных гостей давным-давно не касались широких белокаменных ступеней, ведущих к заколоченному дощатым щитом входу.

- Вот,- сказала Катя.- Я хотела тебе это показать.

- Терем,- сказал Иуда.- Терем-теремок. А что там внутри?

- Ничего,- сказала Катя.- То есть я не знаю. Видишь - всё забито.

И лодки нет, никак не доберешься.

- Были б лодки,- пробормотал Иуда Гросман,- всё бы давно растащили... Пошли, поищем, может, найдем что-нибудь.

Они двинулись в обход озерца. Берег был топкий, густой кустарник подходил к самой воде. Под ногами хлюпало. Под навесом кустарника, на отмели, Иуда Гросман наткнулся на плотик - четыре сбитые в раму бруса, на которые уложена была, как палуба, почерневшая от воды створка двери. На двери валялась доска, заменявшая весло.

- Вот лодка,- отрывисто сказал Иуда.- Поехали.

- Мы перевернемся,- сказала Катя.

- Это не яхта,- отрывисто согласился Иуда.- Но и эта лужа - не Тихий океан. Ты со мной? Или жди здесь.

- С тобой,- сказала Катя.- Я, между прочим, умею плавать.

- Тогда давай,- распорядился Кирилл Лютов.- Лезь. Садись на корточки, а то свалишься. Держись!

- Кто на нем, интересно, плавает? - робко спросила Катя.

- Кто, кто! - сказал Кирилл Лютов.- Пираты. Сейчас поглядим.

Катя не понимала совершенно, зачем понадобилось Иуде Гросману тащиться на каких-то гнилых бревнах на заброшенный островок, где, вполне возможно, засели бродяги или преступники. Что он там забыл, кой черт его тянет? Ведь ехали на пикник, и так прекрасно всё начиналось. Согнувшись в три погибели на хлипкой двери посреди воды, по пути к бандитам и разбойникам острова, она вдруг почувствовала опасную, необузданную силу своего плешивого спутника. Прикажи он ей напасть с бомбою в руке на конных полицейских - она подчинилась бы без вопросов.

- Какой ты,- тихонько сказала Катя, глядя на Иуду Гросмана, ворочавшего веслом.- Какой ты сумасшедший.

С тыльной стороны дома они нашли черный ход. Коридор был завален мусором, запустение комнат внушало тревогу и тоску. Иуда Гросман упрямо заглядывал в проёмы дверей и, не обнаруживая там ничего, кроме разрухи и сора, продолжал свой обход. Катя плелась за ним.

В тупиковой комнате коридора валялся на груде тряпья пожилой бродяга с красным лицом пьющего человека. Взгляд его бедовых глаз, скользнув по непрошеным гостям, удовлетворенно остановился на плетеной корзине в руках Кати.

- Вот и фазаны,- выпрастывая из тряпья грязные лапы, сказал бродяга.- Я знаю, что у вас там в корзинке: ветчина, хлеб, сыр, красное вино. А ну, красавица, докажи-ка поскорее, что я не ошибся! Ножик можешь не вынимать - Бог дал нам пальцы и зубы, и этого вполне достаточно.

- Ножик нельзя? - с интересом уточнил Иуда.

- Я пацифист, гражданин,- строго сказал бродяга.- Это принцип.

Усевшись, бродяга живо наблюдал за тем, как Катя выуживает из корзины еду и вино. Губы бродяги беззвучно шевелились: то ли он перечислял про себя припасы, то ли вел какой-то одному ему ведомый подсчет.

- Налить? - спросил Иуда Гросман.

Бродяга кивнул без лишних слов.

- Ну тогда за знакомство,- сказал Иуда, протягивая бродяге стакан.- Как вас зовут? Имя?

- У меня как раз кончились визитные карточки,- уклончиво сказал бродяга.Последнюю на той неделе подарил полицейскому на добрую память... Если вы хотите снять у меня квартиру - пожалуйста. Но договор составлять не будем.

- Хорошая идея,- сказал Иуда.- Я бы тут отсиделся недельку.

- За вами охотятся, приятель? - Бродяга глядел с пониманием.- Тут тихо, как на Перечных островах.

- За вами тоже идут? - спросил Иуда. Ему легко было говорить с этим красномордым оборванцем.

- Я этого не сказал.- Бродяга протянул Иуде Гросману порожний стакан.Наливайте, что вы, ей-богу!.. Может, идут, а может, уже сбились со следа. В конце концов все мы приходим в этот мир, чтобы иногда немного пошалить.Обобщив положение, бродяга не спеша поднес ко рту кус золотистого хлеба с ветчиной и с хрустом вогнал в бутерброд крепкие крупные зубы цвета слоновой кости.

- А у меня вот не сбились,- сказал Иуда Гросман, придвигая сыр поближе к бродяге, к его страшным рукам, покрытым ссадинами и грязью.

- Это действует на нервы,- кивнул бродяга.- А что вы там забыли на материке? Отдыхайте!

- Действительно, что я там забыл? - повторил Иуда Гросман.- Может быть, страх.

- Бесстрашные герои с усами бывают только в книжках,- сказал бродяга и снова протянул стакан.- И вот что я вам скажу, приятель: в этом доме можно начать новую жизнь. Кроме того, это настоящий дворец, черт возьми! Кто может себе позволить жить во дворце?

- Мне здесь нравится, и я подумаю про новую жизнь,- благодарно сказал Иуда и усмехнулся.- Во всяком случае, круговую оборону тут можно держать. И это уже хорошо по нашим временам.

Бродяга в лесном дворце запомнился Иуде Гросману. Такой бродяга был, пожалуй, немыслим в разграбленном господском доме где-нибудь под Тверью или тем же Орлом - независимый и неразбойный, хотя и на его страшных лапах проступали, если вглядеться получше, кровавые подтеки. Как это он сказал? "Мы все пришли в мир, чтобы немного пошалить..." В России бродяга, грубый человек, который переехал Байкал, уходит в тайгу и звереет потихоньку в своей лесной берлоге. Французский бродяга возражает против того, чтобы ветчину резали ножом, и дует кислое винцо вместо картофельного самогона. Традиция сидит в печенках у этих ребят, и байкальский головорез почему-то ничуть не ближе Иуде, чем французский винный пацифист. В Одессе еврейские бродяги исправно ходят в синагогу и расчесывают свои патлы по праздникам: на Песах, на Симхес-Тойрэ. Всё дело, как видно, в национальной традиции, а ведь бродяжничеству столько же лет, сколько человечеству. Почему бы не стать бродягой? Надо всё же иметь в виду предложение пацифиста снять у него квартиру.

Назавтра после пикника Иуда проводил Катю в Берлин. У поезда прощались сердечно, легко. Считанные часы с Катей стали праздником для Иуды Гросмана, подарком, красным леденцовым петухом на деревянной палочке, но праздник прошел, от петуха осталась одна палочка, и следовало выбросить ее в ближайшую мусорную урну. Да и Катя была полна тревожной благодарности, она, к собственному удивлению, немного устала в Париже. Она хотела очутиться в своем берлинском торгпредстве и, сидя там за скучным казенным столом, не спеша обрывать лепестки с этого парижского букета: пахнущие лавандовым мылом простыни в гостиничном номере, сидение в кафе на бульваре. Полученная в подарок фарфоровая собака с янтарными глазами. Совершенно безумное путешествие на полузатопшей двери по озеру и противный оборванец во дворце, хотя это было уже чересчур. Хотелось тихонько сидеть в Берлине и думать о новой встрече с Иудой - через месяц или через год.