- Я сразу понял, что ты женщина, и об этом мне шепнули еще перед отправлением, во дворце императрицы. А вот сейчас я проверю, и он сильно дернул ее халат, так, что посыпались перламутровые пуговицы.
Жун Мэй едва успела прикрыть ладонями обнажившиеся груди и попыталась выскользнуть из его рук, но Ли Хунчжан крепко держал ворот ее халата.
- Ты женщина, - радостно и похотливо засмеялся он и принялся отдирать ее ладони от груди, больно царапая длинными ногтями.
Удерживая рвущиеся из груди крик ужаса, Жун Мэй оттолкнула его, блеснув на мгновенье белой грудью с большими темно-розовыми сосками, и забилась в угол салона. Путь к двери загораживал ее мучитель.
Он опять бросился на нее, тяжело падая грузным телом и цепко хватая руками за отвороты халата. Ткань трещала и рвалась, обнажая тело, а старый Ли Хунчжан тыкался лицом ей в шею, груди, живот, сопел и пыхтел, стараясь повалить на диван.
- Отпусти, отпусти, - закусив нижнюю губу, бледнея от ярости и страха отбивалась Жун Мэй.
Старый Ли, обхватив ее за бедра, прижался лицом к животу и больно укусил, но она изловчилась ударить его коленом в подбородок, оттолкнуть и вскочить на диван.
Тяжело дыша, всклокоченный, с выпученными глазами и трясущееся бородкою Ли Хунчжан с плаксивой гримасой сидел на полу и держался руками за голову.
- Ты так больно ударила меня, женщина. Я велю слугам выбросить ночью тебя в море.
- Меня послала императрица помогать тебе, Ли Хунчжан.
- Да, я знаю, - горестно согласился тот, щупая челюсть.
- Ты сделала мне больно. И года не прошло, как японец в Симоносеки едва не убил меня, ранив в лицо, - и он потрогал желвак под глазом.
- Вон, даже пуля осталась, а теперь ты... Но кто ты?
- Я - Жун Мэй - племянница Жун Лу и фрейлина императрицы.
Высоко взлетевший в государственной иерархии китаец Ли боялся маньчжур, правивших Поднебесной уже более двух с половиной столетий, и вызвать гнев Жун Лу, а тем более императрицы Цыси он не осмелился.
- Жун Мэй, - уже льстиво забормотал он, - ты хорошо знаешь французский язык, образована и разумна и я буду выслушивать твои советы. Но не сердись, выслушай меня. Я стар и дряхл, но сердце мое не каменное, ему ведомы все семь страстей. Судьба была ко мне сурова - насылала пронзительные бури бед и захлестывала солеными волнами несчастий. Недолог тот день, когда зажгут по мне поминальные свечи. Еще раз повторяю; я стар и дряхл, не могу быть мужчиной, но прошу тебя, разделяй со мною ложе. Я плохо сплю, моей душе одиноко и холодно. Пожалей меня, согрей мне ложе.
Жун Мэй передернуло от отвращения и Ли Хунчжан заметил это.
- Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень, дерево умирает. А мне надо выполнить волю императрицы, варварами защитить Поднебесную от варваров. Помоги же мне собраться с силами...
Последние слова его развеяли колебания Жун Мэй. Она вздохнула и просто сказала, - Хорошо, я приду завтра.
Старый Ли очень любил женское тело. Долгими ночами, лежа рядом с ней в широкой постели, он не спал сам и не давал уснуть ей, гладя и сжимая ее жадными руками. В большом количестве потреблял он снадобья из рогов оленя и настойки женшеня в надежде вернуть себе молодость и мужскую силу. И очень, очень редко ему это удавалось. И тогда он опять был счастлив, тем более, что она позволяла ему все.
Китаец, начав самостоятельный жизненный путь маленьким деревенским учителем, он проявил поистине бездну энергии, терпеливости и воли, чтобы вознестись на высшие государственные должности, по традиции династии Цин, а более по необходимости удерживать власть, занимаемые только маньчжурами. Начало его возвышения как дипломата произошло в девятом году Туньчжи.* В Тяньцзине были убиты двое назойливых миссионеров и сожжено французское консульство. Захватившие десять лет назад Пекин, французы чувствовали себя хозяевами в Китае и потребовали громадный выкуп и предания казни тяньцзинского начальства. Чжилийский генерал-губернатор, в чьем ведении был Тяньцзин, не сумел задобрить алчущего тигра, за что и был смещен. Дело стало казаться безнадежным и опасным, маньчжуры из императорского окружения страшились занять эту должность, поэтому выбор и выпал на китайца Ли Хунчжана. И ему удалось задобрить дьявола. Поговаривали, правда, что этим дипломатическим успехом Ли Хунчжан был обязан начавшейся в то время войне между Францией
*.Годы правления императора Тунчжи 1862-1874
и Пруссией, когда французы попали в безвыходное положение, потерпели военное поражение и даже потеряли столицу. Но разве могут мелкие неурядицы на задворках обитаемого мира как-то повлиять на такие события, едва ли не у стен Пекина - столицы Поднебесной ?
Известно, яшма от времени не тускнеет, а меч становится от огня только крепче. Прожив бурную жизнь военного и дипломата, он достиг значительных успехов на обоих поприщах. Великий князь Гун пенял ему за поражение в недавней войне с японцами за Корею и Симоносекский мирный договор, главным действующим лицом которых был Ли Хунчжан. Но ведь издревле говорят, что даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается...
Жун Мэй поразил бескрайний мир, сквозь который они прошли на пути в Россию. Лазурный, как перевернутое бесконечное вечернее небо, океан с ослепительной солнечной дорожкой; многоязычие, яркость и разнообразие нищенских одеяние китайцев, малайцев, сннгалезцев, индусов и сикхов, негров и арабов в Сингапуре и Коломбо, где они плетенными корзинами доставляли на пароход уголь для кормления огнедышащего дьявола, а им - обилие фруктов и свежую питьевую воду; высокомерные бедуины на презрительно рассматривавших их грязных верблюдах по берегам желтого марева песчаной пустыни вдоль Суэцкого канала; нищий и пыльный городишко Суэц, который запомнился ей тем, что через круглое пароходное оконце у нее удочкою с вертевшейся рядом лодки украли новый шелковый халат, и тем, что их пересадили на русский пароход "Россия", на котором почему-то оказался, видимо уже ожидавший их важный господин - русский князь Ухтомский - с преотвратительными манерами, сразу, словно пиявка, прилипший он к Ли Хунчжану и уходивший к себе в каюту только для сна и туалета; непривычно грубые звуки военного оркестра в первом же для них русском городе Одессе; паровоз, выплевывавший клубы черного дыма и белого пара, стремительно тащивший громыхающие по железным, уложенным на землю, брусьям маленькие тесные домики, в которых их поселили, сквозь сочную яркую весеннюю зелень от солнечной Одессы к туманному и холодному Санкт-Петербургу - северной столице северных варваров.
Китайскую делегацию поселили в лучшей на то время петербургской гостинице "Европейской". И сразу же начались бесчисленные и бесконечные визиты всяких человечков, назойливо предлагавших свои услуги в качестве гидов, поставщиков еды, напитков, одежды и безделушек; чиновников русского министерства иностранных дел; офицеров, когда-либо побывавших в Китае и спешивших засвидетельствовать свое почтение; купцов, навязчиво интересующихся, что китайские гости могли бы предложить на продажу и что желают купить; и, конечно, каждые день приходили жившие в Санкт-Петербурге китайцы и маньчжуры, желавшие и просто поболтать и узнать новости с родины.
И у Жун Мэй был человек из Триады. Он был спокоен, немногословен, и уверил ее, что его люди всегда будут рядом и что связаться с ним она всегда сможет через гостиничного боя, вертлявого китайца, низко кланяющегося гостям у входа.
Начав переговоры с русским министром финансов, Ли Хунчжан был важен и неуступчив, не спеша прощупывал планы и интересы русских. Не всегда Жун Мэй понимала суть его осторожных вопросов и уклончивых ответов, однако сразу уяснила, что русские домогаются разрешения на постройку железной дороги через Маньчжурию, а Ли Хунчжан внутренне согласен, имея на то разрешение императрицы Цыси, но боится продешевить, бережно торгуется, старается вытянуть из русских все, что возможно. Он затягивал переговоры, потребовал даже встречи с русским императором, еще и не коронованным, неполноценным по традициям Поднебесной, и тот подтвердил желание России купить право на такую дорогу.