- Работать будешь со всеми, от зари до зари - световой день. Да час на обед. Отдыхать - в дождливую погоду. Жить - пока в бараке, а потом, как здесь насыпь возведем и рельсы уложим и дальше пойдем, в балаганах, шалашах и палатках. Радеть будешь - во вторые руки переведу. С Буяным Данилой не вяжись - он тебя с собой в каталажку утянет. Горлопанов поддерживать станешь - прочь вышибу, копейки заработанной не выдам.
Едва краешек солнца поднимался из-за Гнилого угла, как Кириллович, бравый отставной саперный унтер, бранью будил людей в бараке, выгонял их во двор, где кашевары уже разливали черпаками по мискам пшенную, гречневую, ячневую, овсяную или какую другую кашу.
- Пошевеливайтесь, катюжане, - покрикивал Кириллович.
- Сам ты кат, - отругивались мужики, с хрустом потягиваясь, ополаскивая холодной морской водой, в которой мыло не мылилось, лицо и шею, пятерной приглаживая спутанные волосы, завтракали, вскидывали на плечи кайлы и лопаты, или хватали отполированные до блеска ручки тачек и, пуская по ветру синие махорочные дымки, нестройной колонной тянулись к месту работы.
Дорогу начали строить в середине апреля, дружно, сразу в нескольких местах и большим количеством народа. От причала Добровольного флота, что в бухте Золотой Рог, мимо Семеновского покоса, густо заставленного китайскими и корейскими фанзами, до Амурского залива скалу рубили крепко охраняемые каторжане, привезенные в Приморье с Сахалинской каторги. Дальше, от Куперовской пади до Первой речки копошились "контрактованные" Галецкого, Фомина и Каурова, а за ними до Второй речка трассу густо облепили солдаты строительных батальонов полковника Экстена.
У Андрейки сразу налились кровью и полопались мозоли на ладонях, пронзительной болью тянуло мышцы рук и плечи, ныли ступни и поясница. Короткая ночь не приносила отдыха и облегчения, тело болело так, что не удавалось уснуть. Первую неделю он ходил как в полусне. Не поддерживай его Данила Буяный словом, шуткой, сменой работы, не выдержал бы Андрей. Но Данила велел держаться рядом. Видя, что пальцы Андрея разжимаются, не держат кайло или лопату, гонял к морю ополоснуться, или к пади с котелком за питьевой водой, или камни крупные отбрасывать, или тачку с грунтом катать, или костерок угасающий пошевелить, да мало ли...
А потом немного втянулся Андрей в работу и стало легче. Одно плохо постоянно подводило пузо. Есть все время хотелось неимоверно. И мысли только вокруг еды вертелись. До того он изголодался, что стал покупать по копеечке у китайцев то краба, то ракушек жареных-вареных, устриц, мидий, гребешков, то трепанга, восьминога однажды, спрута, гада морского не побрезговал. А глаза все голодными были, пищу выискивали.
Данила же зубы сквозь бороду черную скалил, - Растешь, хлопец, сил набираешься.
Его народ уважал и крепко слушался. Да и он не спешил с решениями выслушает всех внимательно, прикинет, что к чему, лишь потом и присоветует. Уж на что Кириллович-десятник, саперному делу обученный в армии, и тот сущим слабаком против Данилы выглядел. И какое дерево на черенки выбрать, и как кайло, лопату, топор насадить, и как скалу рубить, землю рыть, тачку груженую катать - все знал, все умел Данила Буяный. Это лишь по незнанию кажется, что дело плевое - тачку катать. А кто пробовал, да изо дня в день, чтобы груза более, а силу сберечь, тот знает, что это искусство целое. И опыт нужен и подсказка добрая. А топорище, скажем, черенок к кайлу, лопате выбрать? Ого - тут все важно: и порода дерева, чтобы ладони не отбивало, и изгиб, чтобы держать инструмент удобно было, уставал меньше, и длина, чтобы по росту... Балласт, грунт для насыпей, присоветовал козырьком брать. Не ямы рыть, наверх тачками катать, или, как китайцы с корейцами, мелкими сетками, корзинами заплечными таскать, а откос сопки или оврага подрывать, наподобии грота или пещеры. Как глубокую полость выберешь, ну давай козырек рушить. Тут уж норовили, чтобы если и не с горки тачки катать, то хоть по месту ровному, только доску или горбыль под колесо брось - тачка сама летит, лишь придерживай. Но и дюже рискованно было - полость выбираешь, уши на макуше торчком держи, чтобы небо на тебя не рухнуло - насмерть придавит.
Дорога быстро пошла. Все сразу делали. И скалу рубили, и насыпь отсыпали, шпалы укладывали, рельсы свинчивали, костыли забивали... За месяц, к середине мая, глазам своим не поверили - добрые три версты готовы были. И далее, до Второй речки, только рельсы уложить.
Тут весть пришла - царевич едет, дорогу закладывать будет. Чего-то ее закладывать, когда она уже полным ходом строится?
Накормили в тот день их чуток получше, кашу коровьим маслом заправили. Велели рубахи праздничные надеть, хари, как Кириллович-десятник выразился, умыть почище, усы-бороды подрезать, да не сверкать дырами. Вдоль дороги за войском и полицией выстроили, изображать народ ликующий. Как раз на их участке, в Куперовской пади, у рельса последнего, елок, вчера нарубленных, в землю для красы повтыкали, шнур золотой натянули, чтобы народ любопытный верноподданный не лез царевичу под ноги, жандармов часто с саблями поставили и моряков военных, порядка для. К полудню, крепко выспамшись, подкатило высокое начальство в мундирах парадных, в орденах, галунами золотыми обшитое.
Данила Буяный толкнул Андрея локтем в бок и говорит, - Смотри, вон тот, хлюст прыщеватый, с ногами тонкими в блестящих сапожках, и есть царевич Николай. А рядом с ним королевич греческий. Вот они-то и есть пауки главные, кровь из народа сосущие. А наши подрядчики Кауровы, Фомины, Дунаевы, Поповы и Кирилловичи - десятники - так, клещи мелкие. От них просто будет избавиться. А вон те присосались - не выдерешь.
Андрей от него чуть в сторону не шарахнулся. Это про царевича-то, царя завтрашнего. А у Данилы глаза презлые, рот сжат в тонкую ниточку. Стой, говорит, дурашка. Мы вон как работаем, руки-ноги все побиты, а с животом голодным ходим, дырами светимся, в лачугах живем. Они же всю жизнь палец о палец не ударят, по заграницам катаются, во дворцах живут, не водку горькую, вино-шампанское дуют стаканами, сардинами в жестянках закусывают...
Молчит Андрей, боязно - чего только от Данилы не наслушаешься. И впрямь в каталажку с собой утянет, не зря Кауров предупреждал загодя.
Потом царевич тачку махонькую, изукрашенную, до половины землей насыпанную, сажени две прокатил, вывалил, лопатой ковырнул, сел в голубенький вагончик к паровозу прицепленный и укатил себе пьянствовать. А Андрей с Данилой в свой барак пешком поплелись по тропочке. Данила злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к обутке бережлив был.
- Чего ты яришься? - спрашивает Андрей. - Не барин ты, не генерал какой-нибудь, мужик, и сам бог велел лаптями тебе грязь месить, руками на хлеб зарабатывать...
- Я в Елисаветграде, в 0дессе на железной дороге работал. Ремонтным рабочим, обходчиком. Там у нас народ подобрался - ого! Кружок был, книжки вместе читали, обсуждали их. Правильные книжки, полицией запрещенные. И в них написано, что все в мире трудом создано руками рабочих и крестьян. И дома, и заводы, и одежда, обувка, пища, все-все. Но те, кто это делает, разутые-раздетые ходят, с животами подтянутыми. А богатеи их труд присваивают, жиреют, во дворцах живут, не как мы, в солдатских бараках, тесных лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют, от холода и голода мрут, а они пищу собакам скармливают, в выгребные ямы выбрасывают. Почему так устроено? И кем? И как изменить?
- Но ты же знаешь, они нам работу дают, инструментом обеспечивают, заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
- Совсем дураша ты, Андрей. Они нещадно грабят нас, обманывают, работать заставляют по двенадцать-четырнадцатъ часов, себе просторные каменные дома строят, а ты уже месяц проработал, что получил на лапы-то?
Андрей не получал пока ничего, как и все "контрактованные". Подрядчик Кауров уже ругался, что землекопы работают плохо и медленно и он скоро из-за них разорится в дым.