Весь дом Жоликеров провонял, думала Моника, не то, что домик, где жили приходские священники. Какие только запахи не стояли в доме Жоликеров - он пропах детской мочой и блевотиной, стряпней и грязной одеждой, потом многих людей, которые теснились под одной крышей. Как-то раз монахиня послала Монику за священником и Моника, поджидая его в чистенькой прихожей, наслаждалась ароматом мебельной полировки, благовоний и туалетного мыла - никогда в жизни она не сталкивалась с такими чудесными запахами.

Когда-нибудь, мечтала Моника, я тоже обзаведусь таким домом. Он будет благоухать, как розовый сад, и все в нем будет блестеть и сиять. Не так, как у этих Жоликеров. И я никогда не буду такой, как они.

- Ты должен съездить в Монреаль, - говорил Аристид. - А за кузницу не беспокойся, я сам поговорю с Картье и все улажу.

- Езжай, Туссен, - убеждала Жаклин. - Твоим детишкам нужна мать. Бог видит - я люблю их, как собственных, но все-таки это не одно и то же.

- Да, вы правы, - кивнул Туссен. - Хорошо, Аристид, ступай к Картье и скажи, что у меня умер родственник, но уже через несколько дней я вернусь и выйду на работу.

Аристид захохотал, постучал кулаком по столу, а Жаклин налила вина по стаканам.

- Ах ты, старый развратник! - гоготал Аристид. - Несколько дней, как же! Ай да петушок! Через несколько дней он вернется сюда с невестой!

- А почему бы и нет? - спросила Жаклин. - Посмотри на него. Молодой, ладный, крепкий. Разве найдется женщина, которая устоит перед ним?

Моника подглядывала в щель полуприкрытой двери. Это правда, подумала она. Отец и вправду ладный и крепкий. Но не только - он еще и грязный. И к тому же лжец.

У детей плохо развито чувство времени. Даже у канадских французов, которые живут в полутемных мансардах. Каждый день тянется для них бесконечно, а год вообще представляется вечностью, нескончаемой вереницей длиннющих недель.

Моника Монтамбо плохо помнила то время, когда ее отец женился на Жоржетте Делакруа; она знала лишь одно - ей в тот год исполнилось восемь. В дом Жоликеров набилось много людей, все мужчины упились в стельку, а на следующий день Туссен, его новая жена Жоржетта, Моника, Антуанетта и Ансель переехали в собственный дом на Пайн-стрит.

Их новое жилище ничем не отличалось от дома Аристида и Жаклин. Двухэтажный, обшитый серыми досками особнячок с мансардой, первоначально рассчитанный на одну семью. Однако после наплыва канадских французов, сотнями переезжавших в Ливингстон и нанимавшися на местные фабрики, владельцы таких особнячков поняли, что могут быстро разбогатеть. В дома начали селить по две семьи, а когда владелец догадывался о том, что можно приспособить под жилье мансарду, - и по три. Жоликерам повезло - они занимали весь дом одни, но их семья была исключением. Такое счастье не выпадало даже одной семье из ста. Отгороженную часть особнячка, рассчитанную на одну семью, стали называть квартирами, и довольно часто первыми английскими словами, которые узнавали и запоминали дети канадских французов, были "Сдается квартира", выведенные крупными буквами на картонках, выставленных в окнах пустующих домов.

В жизни Моники Монтамбо изменилось только одно: теперь их семья целиком занимала один этаж, и им с Антуанеттой не приходилось больше ночевать в мансарде. Теперь они с сестренкой и Анселем спали в одной спальне, а Туссен с женой - в другой. Еще у них была гостиная, уставленная унылой и мрачной мебелью, которую Жоржетта привезла с собой из Канады, и кухня с большим деревянным столом и крепкими деревянными стульями. Посреди кухни стояла печь, которую использовали и для стряпни, и для обогрева. Туалет располагался в заднем коридоре, и Монтамбо делили его с Ладье, которые занимали второй этаж, и с Гильметтами, жившими в мансарде.

На всю оставшуюся жизнь Моника вынесла воспоминания о том, как ей приходилось ждать в холодном коридоре, пока освободятся ванна или уборная.

Туссен Монтамбо и его семья жили точь-в-точь, как жили перед первой мировой войной другие франко-канадские семьи в Ливингстоне, штата Нью-Гэмпшир. Отличало их от остальных то, что сам Туссен был кузнецом, а не работал на одной из многочисленных фабрик, но во всем остальном жизнь Монтамбо протекала по заведенным правилам. С понедельника по субботу Туссен работал с шести утра до шести вечера, а по воскресеньям ходил на церковную службу и посещал друзей, либо приглашал их к себе в гости. Его жена, как и все остальные жены, работала не покладая рук по будням, а в воскресенья, если Монтамбо не уходили в гости, еще и готовила угощение на огромную компанию.

Как и другие дети, детишки Монтамбо посещали французскую католическую школу. Кроме, конечно, Анселя, но и его удалось пристроить. Он очутился в группе, которая состояла из таких же несчастных - глухих, как и он, слепых, калек и умственно отсталых. Местные жители называли таких убогих ребятишек по-своему:

- Il nest pas tout la. - У него немножко не хватает.

Вот в таком мирке очутился и Ансель, ведь, будучи глухим от рождения, он не умел и говорить. Никому и в голову не пришло, что Ансель вовсе не отсталый, что он не разговаривает только из-за глухоты. Его путь в познании жизни лежал только через наблюдение, а для одинокого ребенка, запертого в мире молчания, такой путь покрыт мраком и терниями.

Поэтому Ансель Монтамбо не посещал приходскую школу вместе с другими ребятишками. Он помогал Жоржетте по дому - отжимал выстиранное белье, мыл полы. Мальчик научился играть в одиночестве и привык, что на него не обращают внимания.

Замечали его лишь для того, чтобы сказать:

- Вон один из тех, у кого немножко не хватает. Вряд ли он долго протянет. Такие долго не живут.

К тому времени, как Монике Монтамбо исполнилось тринадцать, Жоржетта уже произвела на свет трех девочек, которых назвали Элен, Франсуаза и Тереза. Моника уже тогда сделала свой жизненный выбор. Она твердо решила стать монахиней.

- Но, Моника, - возражала Антуанетта, единнственный человек, которому Моника поверяла свои тайны, - это же очень скучно. Ты будешь заперта в монастыре и носить тебе придется только черную рясу. Она, должно быть, весит целую тонну. Представляешь, как жарко тебе в ней будет летом? А снять нельзя. А если тебя и выпустят за монастырские стены, то только в сопровождении другой монахини, так что тебе даже не удастся заскочить в лавку, чтобы купить мороженое. Да и кому нужно оставаться на всю жизнь старой девой?