Она и в самом деле выглядела молодо, несмотря на свои пятьдесят лет, лицо округлое, гладкое, как ядреный желудь, сама легкая, подвижная, в черном шелковом халате-тегу с красным и зеленым шитьем по широкому вороту и подолу, в меховых тапочках, опушенных беличьим мехом.

- Умываться будете? - спросила она.

- В реке плескались, - ответил Соза, снимая пиджак.

- Тогда проходите к столу. - Сама нырнула в кухню за цветастую, в ярких полосах, занавеску и в момент обернулась, неся шипящую сковородку жареного мяса.

Да и Соза выглядел молодцом - волосы черные как смоль, без единой сединки, усики аккуратно подстриженные, сухой и жилистый, как матерый спортсмен. Он налил водки себе и Конькову.

- Какие новости на Бурлите?

- Все как было.

- По-старому живут?

- Конечно. За встречу!

Выпили. Адига из кухни принесла еще тарелку каких-то квашеных круглых стебельков, похожих на спаржу.

- Кушайте!

- А что это за штуки? - спросил Коньков.

- Папоротник, - ответил Соза. - Японцам заготовляем. Ешь!

- Папоротник, японцам? - удивился капитан. - Ну и ну... - Попробовал. Вкусно! Лучше всякой капусты.

- Большие деньги платят.

- Да не в деньгах дело! Это ж и нам к столу не лишней была бы закуска.

- Наши не берут. Не заказывают, такое дело.

- А грибы, ягоду, кедровые орехи? - спросил Коньков.

- Тоже не заказывают.

- Мать честная! - сказал Коньков. - Сколько раньше вы с Бурлита посылали одних орехов?

- По сорок тонн!

- А теперь?

- Теперь весь кедр вырубили... Ты кем работаешь? - спросил Соза.

- Следователем уйгунской милиции.

- Зачем приехал сюда?

- Расследовать, куда лес дели уйгунские лесорубы.

- Это мелочь, понимаешь. Вот какое дело надо расследовать: по Шуге и по всем ее верхним притокам - по Татибе, по Мотаю, по Кутону, лес сплавляют. А ведь это нерестовые реки. Нельзя по ним сплавлять. По закону! Почему закон нарушают? Кто виноват? Расследуй такое дело.

- Не могу. Это не в нашей сфере. Здесь другой район.

- А что, для другого района закон другой писан, да?

- Да не могу я, чудак-человек! Полномочий у меня нет на это.

- Какие полномочия? У тебя фуражка милиционера, погоны капитана. Чего еще надо?

Коньков только посмеивался.

- Не смешно, понимаешь. На той неделе знаешь что делали? Реки бомбили! И Татибе и Кутон. Там заломы - лесу много, воды мало. Они бомбы кидали, чтоб заломы разбросать. Речное дно, берега искалечили. Рыбы не будет. Худо совсем! Я знаю, кто бомбил, кто приказ давал. Посадить за такое дело надо. Ты следователь - вот и пиши на них протокол.

- Да не могу я. Они подчиняются краевым организациям. Там и рыбнадзор, и лесная охрана. Туда и сообщай.

- А-а, - Соза поморщился. - Телеграммы давал, звонил. Никто не слушает.

Он налил водки. Выпили.

- Тайга чужой стала, - отозвалась с дивана Адига. - Я говорю ученикам: земля наша и тайга наша. Они смеются: если наша, зачем ее уродуют? - В отличие от Созы, она тщательно подбирала слова, и речь ее была удивительно правильной.

- Заломали тайгу-то? - участливо спросил Коньков.

- Есть такое дело, - ответил Соза.

- Все воюешь с лесорубами?

- С кем воевать? Лесорубы тоже план выполняют. Кедр возьмут, остальное заломают и все бросят. И никто не виноват. Вот какое дело...

- А почему уехал с Бурлита?

- Делать нечего, закрыли артель. Тайгу вырубили, ореха нет, рыбы нет, зверя нет. Одну бригаду оставили - пчеловоды, да немножко клепку заготовляют.

- А говоришь: все по-старому.

- Конечно.

- Отец-то хоть жив?

- Ты что, не знаешь. - Кялундзига посмотрел на Конькова как на ребенка.

- Помер, что ли? - опешил тот.

- Заболел. Опухоль в горле. Врачи сказали - рак. А он говорит - врут. Это не рак, а Окзо [злой дух тайги] гнездо свил. И выстрелил прямо в опухоль.

- Это что ж у вас, поверье такое? - спросил Коньков.

- Пережиток капитализма, понимаешь.

- Да-а! - Коньков покачал головой. - Жаль Сини. Лучший охотник за женьшенем был. А ты говоришь - все как было.

- Конечно.

- А село-то, Банга, стоит на старом месте? - спросил с усмешкой Коньков.

- Ты чего, не знаешь, что ли? - удивился Соза. - Село переехало на другой берег. Там затопляло в половодье. Теперь село на Новом перевале. Живут вместе с лесорубами.

- А так - все по-старому? - Коньков откинулся к стенке и захохотал.

Его любезно поддержали хозяин с хозяйкой, но смеялись они скорее над ним: ну, чему он в самом деле удивляется? Ведь столько лет прошло!

- Ты бригадира лесорубов Чубатова не знаешь? - спросил Коньков хозяина.

- Как не знаю! Работал он тут, километров двадцать выше по реке. Наши люди помогали ему. Лошадей давал для вывозки леса.

- Что он за человек?

- Человек как человек. Я с ним не работал.

- За что хоть его избили лесорубы?

- Не знаю.

- А почему они враждовали с Боборыкиным?

- Бывшая жена Боборыкина работала экспедитором у бригадира. Понимаешь?

- Дарья?

- Да.

- Вот оно что! - Коньков вынул тетрадь из планшетки и записал: "Дарья + Боборыкин". - Интересно! Завтра попытаемся кое-что уточнить, - сказал более для себя.

- Конечно! - ответил Кялундзига. - Завтра все узнаем. - И налил еще по стопке.

6

Утром, чуть свет, Коньков первым делом сбегал на дом к продавцу и узнал - брал ли накануне днем водку Боборыкин или сторож с его склада; потом проверил все удэгейские баты и оморочки, стоявшие на реке, в том числе и моторку Боборыкина, накрытую брезентом. И уж потом пришел завтракать.

Хозяева ждали его: шумел самовар посреди стола и курилась парком остывающая на жаровне картошка.

- Соза, после завтрака сразу пошли на розыски сторожа.

- Я вчера говорил. Наверно, уже пошли старики.

Ели торопливо, перекидываясь фразами.

- День хороший будет - туман над рекой потянулся кверху еще до восхода солнца, - сказал Коньков.

- Гээнта спит где-нибудь на косе, - сказал свое Кялундзига.

- Какой Гээнта? - не понял Коньков.

- Сторож со склада. Боится теперь возвращаться.

- Наверно, виноват, - сказала Адига. - Или что-то знает нехорошее.

- Его надо обязательно найти, - сказал Коньков.

- Найдем. Никуда не денется.

Наскоро проглотив по стакану чая, Коньков с Кялундзигой пошли к складу. Возле реки их уже ждали Боборыкин с Головановым. Боборыкин был в хромовых сапогах, в защитном френче и в кепочке, из-под которой выбивалась копна черных вьющихся волос. Он был щеголеват и недурен собой, но лицо его портили шишковатые надбровья - они резко скашивали лоб и придавали ему выражение угрюмое и раздражительное.

- Прежде всего давайте установим - откуда пошел огонь, - сказал Коньков.

- Я на запани был, - ответил Боборыкин. - Не знаю.

- Старики говорят - огонь пошел с того бугорка. - Кялундзига прошел к возвышению на краю пепелища и остановился. - Отсюда пошел огонь. Здесь юрта Гээнты стояла.

Подошел Коньков к этому месту, расшвырял сапогом пепел; что-то вроде задымленной палки отлетело в сторону. Капитан поднял ее; это оказался забитый пеплом обрезок от алюминиевого весла. Огонь в костре оправляют такой штуковиной, подумал Коньков, вместо кочережки. Покопался в пепле этой палкой; вдруг какой-то странный неистлевший сучок привлек его внимание. Он нагнулся и поднял закопченную бронзовую трубочку с длинным мундштуком.

- Чья это трубка? - спросил Коньков.

- А ну-ка, - Кялундзига взял ее в руку. - Это Гээнты трубка. У него мундштук костяной, сам прожигал, такое дело... Его трубка.

Коньков внимательно оглядел трубку, вынул складной нож и лезвием достал содержимое трубки - бурую смесь чего-то вязкого с золой. Коньков потрогал ее, понюхал и сказал уверенно:

- Странный запах. Что-то подмешено в табак.

- А ну-ка?