Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были такие.
Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.
Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.
А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже непонятно, что.
Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку и махал бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет прерывал государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесорубу.
Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они рубили с плеча, а речь их была - как сосновый деготь. Достаточно сказать, что слово "дерьмо" лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.
Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного гектара уссурийского леса.
Японский лесоруб - это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб - весь в белом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.
Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным положением.
Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.
В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.
Ну, выдали ему трактор, он быстро нашел кабину, залез в нее, но не знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: "Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи". Ну, дали ему другой трактор, более старый, - он опять говорит: "А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, - говорит, - водитель первого класса. Руками все могу, а пальцами - нет". Они говорят: "Есь один сякой трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, - говорят, - мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых".
Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесорубной машине весь в белом, как японский бог, и ни черта не делает, только на кнопки жмет.
А машина его, значит, к нашему дереву подползает, и выдвигаются из нее две такие железные лапы: одна берет дерево у самого корня, а другая - у самой кроны. Потом выдвигается пила и - вжик! - дерево спилено. Но пока стоит и не падает, куда бог послал, разгоняя во все стороны лесорубов.
И что еще смешно - в процессе пиления выдвигается из машины дополнительная хреновина с полиэтиленовым пакетом. Все опилки туда ссыпаются, а она пакет тут же заклеивает и этикеточку налепляет.
Потом выдвигается другая хреновина и срезает все ветки. Причем за ней опять-таки идет пакет, но уже покрупней, все ветки туда ссыпаются, пакет заклеивается, этикетка присобачивается.
Но самое смешное - это пень. Он получается такой низкий, что на него даже не присесть. Даже японскому лесорубу.
Но и при всем при этом вылезают из машины такие руки-крюки - цап этот пень! - рубит корни и вместе с ними в пакет. И опять - этикеточку.
Но и это не все. Этот многорукий дракон закапывает после себя, как воспитанная кошка, ямку и втыкает туда нежный саженец.
Я спросил у дядьки:
- А что, этот японец все делал в пакеты?
- Все, - сказал дядька. - Все продукты своей жизнедеятельности - в пакет с бирочкой. Ничего после себя на нашей земле не оставил.
Единственное, что он оставил - это машину в подарок. Ну, мужиков наших разобрало: "А все ли эта тварь распилить может?"
Оказалось - не все. На первом же ржавом рельсе она себе зубы и обломала.
То есть японская техника - ничто супротив русской смекалки!
И потом мужики наши работу свою любят: на кой им из-за этой восточной змеюки лишаться труда и зарплаты! Что ж это за железный товарищ, который заменяет труд ста человек, а пьет только бензин?!
А что поезд чуть не перевернулся, так это опять же из-за нее. Она же тот рельс все-таки прогрызла до половины!
Все мы вышли из леса, говорил дядька.
Умер он от давления. Его бревном придавило.
Однокашники
Мы не собираемся, не перезваниваемся, не переписываемся и не собираемся перезваниваться, переписываться и собираться. Но я слежу за жизнью моих однокашников, это совсем не трудно: главное - внимательно читать, слушать, смотреть.
Читаю как-то в газете заметку "Опять двойня!": "Очередную двойню принесла Ольга Бороздина". Правда, потом мне сказали, что Бороздиных в России - до черта и более! Но я почему-то уверен, что это наша двойню принесла. Она и в школе-то была двоечницей!
А то как-то читаю: "А. Кудрявцев, генерал авиации, посетил американский авианосец "Эйзенхауэр". А на авианосце, думаю, наверняка не знают, что генерал авиаци вылетел из школы в седьмом классе!
Через год читаю в той же газете: "Грузчик Кудрявцев разбил голову кладовщику из-за ящика пива". Молодец, думаю! Высунулся из-за ящика и стукнул врага бутылкой по голове! Солдатская смекалка!
А то вот такое читаю: "Отечественная наука понесла тяжелую утрату, ушел навсегда из жизни выдающийся ученый Борис Иванов". И вдруг буквально через неделю или через год - по телевизору: "В красном углу Иванов, мастер спорта по боксу". Ну, думаю, Борька поднялся! Правда, его по телевизору не узнать. Он худенький обычно был, в очках, мы его, собственно, за это и лупили, а тут морда раздутая, в пятнах. Может, думаю, с телевизором чего? Кнопки нажиимаю - еще хуже: кровоподтеки пошли, нос по щекам размазался!
С Кирилловым - тоже интересно: в школе он отстающим был, а сейчас всех обогнал. Нашим сейчас всем по 30, а ему - 72.
С Зониным еще интересней: утонул на рыбалке, стал тренером "Зенита", еще раз утонул, но уже на охоте, уволился из "Зенита", выплыл, стал членом общества "Память" и свалил в Израиль.