Затем в замке повернулся ключ.

Миссис Кроуди вошла, чуть прихрамывая, но Джонни в первый момент этого не заметил. Он бросился к ней. Рыдания его сразу прекратились, но слезы продолжали катиться.

— Мама… мамочка… где же ты была… я чуть с ума не сошел… — всхлипывал он, обнимая ее.

— Ох, сыночек, прости меня, пожалуйста, — у нее самой слезы подступали к глазам от этой сцены, — прости, милый… Понимаешь, просто какой-то каскад невезения. Я была как раз между Гринстауном и шоссе, когда вдруг спустило колесо. Машину вынесло на обочину, но ничего, мне удалось нормально остановиться. Ну, я включила огни, жду, пока кто-нибудь проедет мимо и поможет. А эта проселочная дорога как вымерла. Ни туда, ни обратно ни одной машины. Я ждала-ждала, потом поняла, что надо идти либо назад в Гринстаун, либо вперед до шоссе — там все-таки и в это время суток движение есть. До шоссе было ближе, зато из города сразу можно было позвонить. Но только я вылезла, как в этой темноте поскользнулась на глине и подвернула лодыжку. Ну ты представляешь? До Гринстауна я бы уже просто не дошла, уж и не знаю, как до шоссе доковыляла… Да еще не первая машина остановилась… Зато этот джентльмен был так любезен, что подвез меня прямо до входной двери. Я бы могла попросить его остановиться у автомата на окраине и позвонить, но это было бы лишь на десять минут раньше, я решила, что лучше уж быстрей доеду…

— Мамочка… — рыдания снова подступили к горлу Джонни, — ты прости меня за все… что было… я…

— Все будет хорошо, сынок, — она гладила его волосы. — Мы снова друзья, да?

— Мамочка… мамочка…

Таким образом, вся тщательно спланированная теория Джона рухнула — а заодно он получил представление о том, что его ждет, когда мать умрет. Представление сильно смягченное, ибо в этот раз он и на пике отчаяния сохранял надежду, что она жива.

На следующий год Джон заканчивал школу, а его матери исполнялось 60. Еще до того, как произошли два эти события, у миссис Кроуди впервые случился сердечный приступ.

Врач, приехавший по вызову, дал ей лекарство и сказал, что хотя обследоваться нужно, ничего особо опасного, по всей видимости, нет — обычные возрастные явления; нужно лишь принимать таблетки, если что-нибудь подобное повторится. Обследование вроде бы подтвердило его слова. Тем не менее, Джон был не в себе несколько дней; ледяные когти страха терзали его изнутри, не оставляя практически ни на минуту; к тому же он страдал и от мысли, что сам подорвал здоровье матери, воплощая в жизнь свою «теорию». И слова «возрастные явления» его не успокаивали. Смерть — это тоже возрастное явление.

В эти дни он даже провалил контрольную по химии, ставшей в выпускном классе его любимым предметом. Потом он, конечно, наверстал упущенное. Он уже знал, что будет поступать в университет штата на химический факультет. Тот находился недалеко — всего в двух часах езды; стало быть, каждый уик-энд Джон проводил бы дома. Однако на неделе все равно нужно было жить вдали от дома и от мамы, и это сильно омрачало его радость по поводу окончания школы.

В день выпуска Джон пришел только на официальную часть; получив аттестат, он немедленно и навсегда покинул школьные стены, оставив бывших одноклассников веселиться на выпускном балу. Некоторые из них проводили его удивленными взглядами, другие отнеслись к этому как к должному. В старших классах стена отчуждения вокруг Кроуди уже не была такой прочной, и он вполне мог бы ее разрушить, если бы захотел — но он совсем не хотел этого.

Миссис Кроуди, конечно, знала заранее, что он не останется на бал. Она не была от этого в восторге; хоть в глубине души ей и было приятно, что сын предпочитает ее общество, она понимала, что, если он не научится ладить с людьми, это будет здорово мешать ему в жизни. Она утешала себя, что, когда он станет студентом, все переменится — ведь сверстники уже не будут ассоциироваться у него с детскими обидами.

В тот день она испекла яблочный пирог, и они вдвоем отпраздновали окончание школы. Позже, когда миссис Кроуди уже легла, Джон достал фотографию класса, которую ему вручили вместе с аттестатом. Первым делом он аккуратно вырезал из нее собственное изображение и сунул его в семейный альбом. Затем пошел на кухню. Там он положил фотографию на разделочную доску, взял большой нож с острым концом, улыбнулся, предвкушая, а затем принялся яростно колоть ненавистные лица. Он надеялся, что мать не услышит — это было не совсем так, стук доносился и к ней в спальню, но слабо; она слышала его сквозь сон, но не проснулась.

Наконец, фотография вся была издырявлена. Джон отложил нож, пошел в туалет и бросил ее, смяв, в унитаз, а затем помочился на нее. Потом плюнул сверху и спустил воду.

— Вот теперь я окончательно закончил школу, — сказал он вслух.

Потом были вступительные экзамены, которые Джон успешно выдержал, а осенью началась учеба в университете.

Естественно, мысль о том, чтобы жить в общежитии с другими студентами, была для него невыносимой; он снимал маленькую квартиру на окраине городка. Это обходилось дороже, но отцовских денег пока хватало, тем более что в скором времени Джон, как способный студент, был освобожден от платы за учебу.

Надежды миссис Кроуди на то, что он сойдется с новыми товарищами, не оправдались. Правда, конфликта, как в школе, уже не было, но Джон держался с остальными студентами холодно и отстраненно. Большинство из них он презирал — они были столь же примитивны, как и его одноклассники, с такими же тупыми интересами и вульгарными манерами. Вскоре его перестали звать на вечеринки, и даже любители пообсуждать свои сексуальные похождения смущенно примолкали в его присутствии. Джона это полностью устраивало.

Единственным, что его не устраивало, была разлука с матерью. Дело было даже не в том, что ему не с кем было пообщаться — он занимался химией всерьез, и учеба практически не оставляла ему времени ни на что другое. Но теперь, вдали от матери, зная о неладах с ее здоровьем, он еще острее чувствовал страх за ее жизнь. Старые кошмары мучили его чаще, чем раньше; он звонил домой каждый день. Миссис Кроуди неизменно отвечала ему, что с ней все в порядке, но это было не совсем так. За первый год учебы Джона ее здоровье ухудшилось; было еще несколько приступов. Он ни о чем не знал до тех пор, пока однажды — Джон в это время учился уже на втором курсе ее не забрали в больницу.

Он примчался к ней посреди недели, бросив занятия. Врач заверил его, что жизнь миссис Кроуди вне опасности, и она скоро сможет вернуться домой. Тем не менее Джон проводил по много часов в ее палате. Мать уверяла его, что все это пустяки, что ему нужно вернуться и продолжать учебу, но Джон попросту не мог этого сделать. Он знал, что это бесполезно: лекции будут проходить мимо его ушей, глаза будут бессмысленно соскальзывать со строк учебников. Наконец, миссис Кроуди выписали, и Джон вернулся в университет, где ему предстояло наверстывать пропущенное. Отныне страх не оставлял его ни на минуту.

Некоторые из одногруппников заметили, что Кроуди стал еще мрачнее, чем обычно. Однако его репутация не располагала к выражению сочувствия; если кто и готов был проявить к нему участие, то просто не решался. И действительно, скорее всего такая попытка вызвала бы раздраженный ответ «Оставь меня в покое!» Джон боролся со своим страхом, пытался еще больше загрузить себя учебой, чтобы вытеснить мысли о матери; иногда это срабатывало, но ненадолго. Однажды вечером Джон купил бутылку виски и впервые в жизни напился. Наутро, однако, ему было так плохо, что он решил не повторять эксперимент.

Когда миссис Кроуди оказалась в больнице во второй раз, Джон учинил врачу форменный допрос, требуя сказать ему все.

— Мы делаем, что можем, мистер Кроуди, но медицина не всесильна, — сказал доктор, протирая очки. — Положение вашей матери отнюдь не трагическое, но тем не менее половина людей на земле умирает от сердечно-сосудистых болезней. Хотя наука делает большие успехи, в таких случаях, как этот, мы пока не можем вернуть человеку здоровье. Мы можем лишь препятствовать развитию болезни…