Я посмотрел на него, прикинул - а может, взять и заплакать? Да его и слезами-то не прошибешь! В общем, гулять с ним было все равно что с горой. Он либо не замечал, что там путается и копошится под ногами, либо снисходительно усмехался сверху вниз, с заоблачной вышины. До того был занят собственной персоной, что дальше некуда.

За чаем снова началось: "Я разговариваю с папой", но теперь дело еще больше осложнилось - отец держал в руках вечернюю газету и каждые две минуты опускал ее и рассказывал маме, что он там интересного вычитал.

Это был запрещенный прием. Один на один, по-честному, я бы еще мог побороться с ним за мамино внимание, но когда он брал себе в помощь столько народу, я был бессилен. Несколько раз я все же пытался перехватить инициативу, но безуспешно.

- Когда папа читает, ты должен вести себя тихо, - раздраженно оборвала меня мама.

Одно из двух: либо ей в самом деле больше нравится разговаривать с папой, чем со мной, либо у него над ней какая-то сверхъестественная власть, и мама просто боится сказать правду.

- Мамочка, - сказал я ей вечером, когда она укладывала меня спать, как ты думаешь, если я сильно-сильно помолюсь, бог пошлет папу обратно на войну?

Казалось, она на мгновение задумалась.

- Нет, милый, - ответила она с улыбкой. - Скорее всего не пошлет.

- А почему, мамочка?

- Потому что война уже кончилась, мой милый.

- Но ведь бог, если захочет, может начать новую войну, а, мамочка?

- Он не захочет, мой милый. Войны идут не от бога, а от плохих людей.

- Вот оно что! - протянул я.

Это меня немного разочаровало. Возносят бога, возносят, а ему, оказывается, не все под силу.

На следующий день я проснулся в обычное время, недовольство бурлило во мне, как шампанское в бутылке.

Я вытянул ноги и заставил их откровенно высказаться:

миссис Правая жаловалась, что ее отец долго портил ей жизнь, пока в конце концов она не сумела упрятать его в "заведение". "Заведение" я представлял себе плохо, но чувствовал - для моего отца это самое подходящее место. Потом я подставил стул и высунулся из окошка.

Рассвет еще подкрадывался, как-то виновато, словно я застал его на месте преступления. С головой, пухнувшей от всяких мыслей и планов, я добрался до соседней двери и в полутьме влез на большую кровать. С маминой стороны места не было, и я пробрался в середину между ней и папой. Я как-то упустил из виду, что он здесь, и несколько минут неподвижно сидел между ними, ломая голову:

что мне с ним делать? Он разлегся так, что занял больше половины кровати, и мне даже некуда была приткнуться.

Раза два-три я пихнул его ногой, он что-то забормотал и потянулся. Теперь места хватало, но проснулась мама и дотронулась до меня рукой. Я поудобнее устроился в теплой кровати и стал посасывать большой палец.

- Мамочка! - промурлыкал я радостно и громко.

- Ш-ш-ш, милый, - прошептала она. - Не буди папу!

Это была новая опасность, похоже, куда более серьезная, чем "я разговариваю с папой". Ведь я так привык каждое утро обсуждать с мамой планы на день!

- Почему? - сурово спросил я.

- Потому что наш бедный папочка устал.

Подумаешь, причина! И вообще, что это еще за сюсюканье: "наш бедный папочка"? Я всегда был против телячьих нежностей - в них нет ни капли искренности.

- А - а, - тихо сказал я. А потом сладеньким таким тоном: - Знаешь, мамочка, куда я хочу с тобой сегодня пойти?

- Нет, милый, - вздохнула она.

- Я хочу пойти на реку и половить колюшек новым сачком, еще я хочу поиграть в догонялки, а...

- Не буди папу! - сердито прошипела она, прикрыв мне рот рукой.

Но было уже поздно. Он проснулся. Что-то пробурчал и потянулся за спичками. Потом с удивлением взглянул на часы.

- Хочешь чайку, дорогой? - спросила мама кротким, вкрадчивым голосом, каким никогда не говорила. Можно было подумать, что она боится.

- Чайку? - с негодованием воскликнул он. - Да ты знаешь, который час?

- А потом я хочу пойти на старую дорогу, - громко продолжал я, боясь, что, если меня будут перебивать, я что-нибудь забуду.

- Спи, тебе говорят! - резко оборвала меня мама.

Я захныкал. Разве можно с ними сосредоточиться?

А помешать мне высказать утренние планы - это все равно что срубить дерево на корню.

Отец ничего не сказал, только зажег трубку и затянулся, глядя во тьму, словно ни мамы, ни меня здесь не было. Да он же просто сумасшедший! Не успевал я открыть рот, как мама раздраженно шикала на меня. За что такое унижение? Где справедливость? Вообще, во всем этом было что-то зловещее. Когда раньше я ей говорил, что незачем стелить две постели, раз мы прекрасно можем спать в одной, она возражала: так, мол, полезнее для здоровья; и вот теперь этот тип, чужой дядька, спит вместе с ней, ничуть не заботясь об ее здоровье!

Отец поднялся рано, приготовил чай и принес чашку маме, но не мне.

- Мамочка! - закричал я. - Я тоже хочу чаю!

- Конечно, милый, - терпеливо сказала она. - Вот, попей из маминого блюдечка.

Это было уже слишком. Кому-то придется уйти - либо отцу, либо мне. Я не х@чу пить из маминого блюдечка, я хочу, чтобы в моем доме со мной считались, обращались как с равным! Специально, чтобы позлить ее, я выпил весь чай и ничего ей не оставил. Она молча снесла и это.

Но, укладывая меня вечером спать, мама мягко сказала:

- Ларри, обещай мне, пожалуйста, одну вещь.

- Какую?

- Не приходить по утрам и не беспокоить нашего бедного папочку. Обещаешь?

Опять "наш бедный папочка"! Я уже относился с подозрением ко всему, что касалось этого невозможного человека!

- Почему? - спросил я.

- Потому что наш папочка сильно устает и не высыпается.

- А почему он устает, мамочка?

- Ну, ты ведь знаешь, когда папа был на войне, мамочка брала денежки на почте, правда?

- У мисс Маккарти?

- Да. А теперь у мисс Маккарти денежек больше нет, и приносить нам их должен папочка. Знаешь, что случится, если он ничего не принесет?

- Не знаю, - ответил я. - А что?

- Ты видел, как несчастная старушка стоит по пятницам у церкви и просит милостыню? Вот и нам, может, так придется. А разве нам хочется просить милостыню?

- Нет, - согласился я. - Не хочется.