Он догадался, что не следует смотреть на надпись.

От него никто не ждал никаких слов. Он только надел шлем, включил запись и присел на тротуар.

...Он лежал в оковах на дне океана. Его тело было покрыто сплошь какими-то маленькими золотыми светлячками, приплывшими издалека и приклеившимися к его голой коже. Высоко над водой на черном небосклоне пульсировали галактики, кружась вокруг Земли. К нему подползал большой красный рак. Это была самка, она разрезала клешнями его оковы и поцеловала настоящими человеческими губами.

Он встал на ноги, посмотрел на свою руку - она излучала сияние. Одним взмахом разрубил океан на две половины, взметнувшиеся до самого неба, и тогда начал карабкаться по мягкой водяной стене. Его пальцы легко проникали в нее, но находили опору. Наверх, наверх.

И только на берегу он понял, как огромен. Ему пришлось встать на колени, но все равно его плечи упирались в космос. Весь мир был пеплом. В его руке появилась тряпка и он старательно вытер пепел.

Потом ему захотелось дождя, который тут же полил, и под водяными струями появлялись дома, люди, города...

...Вот он на какой-то стройке. Под крышей, подпираемой бетонными колоннами, пусто. В глубокой яме жалобно скулил упавший туда щенок. Он желал помочь щенку, но вокруг ходила его мать, рыча и глядя злыми волчьими глазами...

...Оранжевый осенний лес. Его самого не было, он не ощущал собственного присутствия, но смотрел на лес сверху, через верхушки деревьев. Среди оранжевых веток, по облетевшей оранжевой листве шел белый конь. Цок-цок-цок...

Николай Фауст открыл глаза. В синеватом освещении уличной лампы над его головой искрился туман.

Холодные капли пересекали купол света и падали ему на лицо и руки. Он встал, превозмогая боль в одеревеневших костях и мускулах и бессознательно шагнул в темноту. Дождь стал невидимым, но продолжал идти и во тьме. Его испугала мысль, до чего он беспомощен во мраке, заставив тут же сдернуть с себя шлем. Он прислушался, но вокруг и на самом деле не было никого. Надо скорее спрятаться от дождя и холода.

У следующей уличной лампы он обнаружил вход в метро и пошел вниз, осторожно держась за поручни.

Поручни казались ему гениальным изобретением. Это такое удобство для людей. И лампы тоже. И само метро. Было светло, дождь не шел. Он даже обрадовался грохоту приближающегося вагона, который отвезет его домой.

От ночи оставалось немного времени, но ему хватит.

Холм поднимался высоко над ней. Он был крутым и злым.

Невидимое солнце наводило блеск на голые камни, его горячие лучи стирали малейшее воспоминание о тени. И этот сухой скрип под ногами на каждом шагу. И камни - мертвая, раздробленная плоть земли.

Шаг за шагом, капля по капле она собралась с силами, чтобы поднять глаза наверх - от желтоватого обрыва до вершины, где рождаются ветра. Ветра не нужны ни камню, ни немому солнцу. Что же тогда там?

Она все поднималась к вершине.

Дьявольский, заколдованный холм. Чьи грехи он выплачивает?

Кто определяет цену шагам? Сто шагов мученья, один - радости.

Достаточно ли этого для восхождения? Твои шаги отданы холму, но и сам он - их пленник. Хотя бы дотуда, докуда доходит взгляд.

Из расщелины скалы сыпались мелкие камешки и их острые углы царапали безмолвную неподвижность воздуха.

Лицо Ани постепенно ожило. Николай Фауст снял с нее шлем и прижался к ней. Он хотел, чтобы его теплота и прикосновение были первым, что она ощутит, как только вернется в полумрак комнаты.

- Это не мой холм, правда, Николай?

- Нет, - ответил он. - Он мой.

- Жалко. Ты выдумал холм, по которому приходится идти.

- Я его не выдумал. Он такой, какой есть.

Она устроилась поудобнее в его объятиях.

- А где находится этот холм?

-На Земле.

- А что за ним?

- Не знаю. Надо пойти посмотреть.

- Ты хитрец. Да вдобавок эта твоя досадная любовь к словам... Ты и в запись протащил слова. А может быть, мне так показалось. Знаешь, о чем я думала, пока карабкалась наверх? Твои шаги отданы холму, но и сам он - их пленник.

-Да, дотуда, докуда доходит взгляд.