Меня удивляла манера рассуждать моего мужа, я находила его образ мыслей оригинальным. С ним бывало интересно. Пока он не объявлял, что его ждут дела. И это выводило меня из себя. Особенно сейчас, когда мы становились ближе друг другу. Я хотела бы лучше узнать человека, который был моим мужем. Но… не имела возможности: у Александра Михайловича постоянно не хватало времени для меня. Или мне мешало что-то другое?

Выздоровление Николки стало для меня праздником. Я впервые ощутила то, что может ощущать женщина, у которой пошел на поправку болевший ребенок. Я пела, целовала его фотографию на своем столе. Ему необходимо было вернуться в казарму, и я не видела его. Но Николка каким-то чудом передал мне записку. На клочке бумаги было торопливо нацарапано плохим пером: «Будем проходить маршем мимо твоего любимого храма завтра в двенадцать пополудни. Николай».

Я видела его в строю, похудевшего и бледного. Несколько мгновений — и мой бог, мой дорогой Ни-колка скрылся за спинами своих однокашников.

Весна пахнет теплой мостовой, солнечными закатами. Весна переполнена звуками: криками извозчиков, грохотом экипажей по дорогам, людским говором, лаем собак. Весна отражается на куполах храмов, золотит крыши домов, переполняет сердце ожиданием.

Весна, как кошка, трется спиною о толстые стены старых зданий, останавливается и смотрит вам в глаза с самых солнечных и сухих мест. Весна перепрыгивает через лужи и грязь. Весна шепчет истории с греховным началом и падением в конце. Хочется надеть легкие светлые одежды и раскрыть свою душу.

Глава 5

В мае к нам снова приехал Егорушка, но не надолго: нервы Александра Михайловича не выдержали, когда он увидел своего кузена у моих ног с розами в руках. Егорушку он выкинул, не церемонясь, вон. Розы выкинуть я не дала. Александр Михайлович что-то долго говорил, потом буквально потащил меня самым грубейшим и бестактным образом в мою же спальню и указал на иконы. Но так нелепо, что против воли я рассмеялась. Он замолчал и вышел. Я же, еще прижимая розы к груди, подошла к иконам и взглянула на суровые лики. В чем моя вина? Нет вины! Нет! Нет! И нет! Я пожала плечами. Я не виновата, что Егорушка в любовном пылу упал передо мной на колени, когда Александр Михайлович выходил из кабинета!

О! Это говорила во мне часть крови, которую я унаследовала от матушки. Маман сама молилась чрезвычайно любопытно, будто торговалась с Богом: я отстою молебен, а уж ты, Господи, будь добр, сделай мне то-то и то-то. Язычница! И я такая же!

Когда Таня ставила цветы в вазу, а я перебирала духи на туалетном столике, вошел Александр Михайлович и заявил, что мы уезжаем на дачу.

— Просто прекрасно. Надеюсь, Егорушка не знает о вашем решении?

Александр Михайлович схватился за голову.

— Вы невыносимы, Анна.

— Когда мы поедем? — перебила я его, невольно сузив глаза.

— Двух дней вам будет достаточно, чтобы собрать вещи?

— Вполне.

За окнами шел дождь. Серый, навевающий тоску и зевоту. Разумеется, поездка будет отложена на несколько дней. Александра Михайловича не было дома, впрочем, почти, как всегда, днем. Скучно. На досуге я решила подумать о своей супружеской жизни. Занятие не из приятных, особенно в дождливый день.

Великой любви между мной и Александром Михайловичем, конечно, нет. Но он интересный человек, мне нравится с ним разговаривать. Как жаль, что все его достоинства меркнут в его повседневном поведении — сером и нудном, как этот мелкий дождь за окном.

Но если он желает сделать мне приятное, я перестаю узнавать своего супруга. Он весел, умеет ухаживать, остроумен. Он помог Николке выпутаться из последней неприятной истории с дуэлью. Что за бред! Дуэль! Господа, у нас не восемнадцатый век!

Ах, Николка! Если бы это было проказой, простила бы сразу, не задумываясь! Так нет! Серьезная дуэль за честь сестры! И с кем — с ее же мужем. Слава богу, Александр Михайлович не глупый человек!

Дождь не останавливался ни на минуту. Я смотрела в окно и грустила. Мне было неприятно сидеть одной. Я думала о том, что я, в сущности, всегда одинока, все радости проходят мимо меня, гости надоели, от поклонников только головная боль. Досадно, что мы с мужем не можем позволить себе путешествие в Европу. Собственно, не в путешествии здесь дело, а в катастрофической нехватке любви. Я не просто одинока, у меня к тому же нет в сердце чувства, способного совершить чудо или сделать счастливым другого человека. Поклонники и доморощенные поэты навевали на меня скуку. Я уже не находила забавным даже то, что муж меня ревнует.

Не о путешествии в Европу я мечтала. Женщина в моем возрасте мечтает о сильной опоре, страстной любви и о ребенке. Впрочем, нормальные здоровые желания в нашем обществе вызывают саркастическую улыбку. Бог с теми, кто презрительно улыбнется на мои слова. Я мечтала о любви. В толпе, на улице, в театре я бы узнала человека, о котором мечтала, но описать словами его образ я не берусь. Да и не нужно. И кому, позвольте спросить?

Я вгляделась в зеркало. Что ж, пожалуй, я недурна собой. Тогда почему… О, мой проклятый эгоизм! Почему? Почему? Почему я не имею права спросить себя о том, почему меня никто не любит по-настоящему? И я тоже никого не люблю!

Почему мы с широко распахнутыми глазами наблюдаем за романами, которые протекают на виду у всех? Осуждаем любовников, встречающихся в гостиницах, презрительно кривим губы при упоминании о женщине, которая ради своей любви уходит от мужа. И кто осуждает! Те, кто сами просто не попались! Кто я такая, чтобы говорить о них?! Вполне посредственная женщина, которая жалуется на мужа, не замечая собственной убогости и не видя данного Богом счастья! Счастья? Только где оно? Почему оно не в душе, а только на словах? Я не знала ответа.

В комнате рано стало темно. Что за досадный день. Шум внизу… Это же Александр Михайлович пришел. Он всегда приходит вовремя.

Постучался, вошел после разрешения. Я уже знала, что он скажет что-нибудь серое, как мышь.

— Почему вы сидите без света? Пожалуйста! Но я молчала из упрямства.

— Почему не отвечаете? Вы не разговариваете со мной? Обижаетесь?

— Нет.

— Почему молчите?

«Молчу? — с досадой подумала я. — Почему? Глупый вопрос. Хочу и молчу».

— Хорошо, — терпеливо сказал он. — Господин ужин ждет только вас.

Я молча последовала за ним. За столом я смотрела, как он ел. Я же весь день бездельничала, никуда не ходила, аппетит отсутствовал.

— Что вы так на меня брезгливо смотрите, моя дорогая? — спросил Александр Михайлович.

— Ничего. — Я встала.

— Кофе?

Я не ответила.

Да, я точно знаю: во всем виновата моя кровь. Вернее, та ее часть, которую передала мне матушка. Я смеялась, когда муж упрекал меня, я могла его не слышать, когда не хотела слышать, я могла не отвечать ему. О, если бы… нет, не он — он бы не смог — а другой мужчина взял меня за подбородок, властно и спокойно заглянул мне в глаза… Мне оставалось бы лишь покориться. Александр Михайлович на подобное не способен.

Ах, кровь! Я бы согласилась кутаться в черные бесформенные одежды, закрывать лицо и быть безмолвной. Но для кого? Я не видела в жизни человека, перед которым я затрепетала бы как перед божеством, кого смогла бы назвать своим господином. Перед ним можно было бы чувствовать себя безвольной, частью его самого, готовой повиноваться при одной только его мысли. Радоваться любой мелочи, просто находясь рядом с ним.

Александр Михайлович пришел пожелать мне спокойной ночи.

— Почему вы ушли из столовой? — вдруг спросил он.

Я поморщилась. Ох уж эти почему и зачем!

— Скорее бы уехать, — ответила я, будто не слышала его вопроса.

— Отдохнем немного от дел и суеты, — согласился Александр Михайлович.

Дальше разговор не шел.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила я, так как газет не читала.