— В спальне, да? — осведомился королевский прокурор.

Лаймонд поднял глаза:

— Не всякую грамоту оправляют в рамочку и вешают в спальне, милорд.

Заместитель председателя громко расхохотался.

— Ладно, — продолжал Генри Лаудер. — У вас есть поместье, прекрасная леди предлагает вам свою любовь, но ее злобный дядюшка не дает насладиться всем этим. Пожалованные вам земли уже вызвали подозрения у шотландцев, и ваше возвращение домой сделалось окончательно невозможным, когда среди ваших соотечественников пронеслась весть, что вы не только ответственны за поражение у Солуэй-Мосс, но и не первый год уже занимались передачей тайных сведений и плели интриги. Зачем же составлять этот зловещий заговор, господин Кроуфорд? Если король Генрих невзлюбил вас, разве не нашел бы он более простого и верного способа покончить с вами?

Неожиданно вмешался Арджилл:

— Я, пожалуй, мог бы кое-что прояснить. Как раз после того, как пленники прибыли в Лондон, его величество узнал, что наш король умер и Шотландией будет править регент, и немедленно стал заигрывать с самыми влиятельными шотландскими семьями, желая склонить их на свою сторону. Поэтому-то пленников забрали из Тауэра и перевели в лучшие помещения, а самых знатных отпустили, попросив подписать присягу в верности английскому королю. Неподходящий момент для того, чтобы расправиться с военнопленным, пусть даже и не самым значительным.

— И еще, — продолжил Лаймонд, искусно, словно на диспуте, развивая тему, — он, возможно, желал защитить истинного поставщика информации. В Эдинбурге что-то заподозрили — и он поспешил замести следы, сделав из меня козла отпущения. Дома я оказался обесчещен, в Лондоне еще оставались шотландцы пленники, и вот тогда-то он смог распорядиться моей судьбой.

— Но вы все же остались в живых?

— Меня отвезли в Кале и устроили так, что я попал в руки французов. Все очень просто.

— А потом — галеры?

— Да, — произнес Лаймонд ровным голосом без всякого выражения, — потом галеры.

— Ну вот и дождались, — сказал Бокклю и повернулся в кресле всем своим мощным телом. — Уж эти судейские! Взгляните-ка на него: глаза разгорелись, будто у коровы на клеверном поле.

Генеральный прокурор заговорил мягко и ласково, без всякой насмешки:

— Как можем мы отнестись равнодушно к стольким злоключениям? Перед нами человек обманутый и несчастный: лучшие умы королевства обвели его вокруг пальца, распутная дама королевских кровей соблазнила его; его похитили, заклеймили, приковали вместе с голодными язычниками к веслу галеры и ударами бича гнали по морям два ужасных лета.

— Взгляните на него! Он слаб, он ранен бывшими своими друзьями — но это невозможно вынести! Он невинен и чист душою — то, что он, по собственному признанию, предал и соблазнил юную слепую девушку, никак не запятнало его. Забудем на мгновение, как грабили и убивали те люди, которыми он командовал до недавнего времени, и мы найдем его добродетельным. Забудем безжалостные интриги, коварные, своекорыстные планы, о которых мы услышали сегодня, и мы увидим, что он простодушен и раним. Вспомните наконец, как он вел себя сегодня, вспомните эти дерзкие речи, этот на славу подвешенный язык, не пощадивший и нас, лордов, представляющих Верховный суд страны. Кажется ли вам, что этот пропойца, этот изгой, этот негодный сын злополучного семейства и есть герой преподнесенной нам жалостной истории? Или вы полагаете, как и я, что преподнесли нам нагромождение небылиц?

Отголоски его слов стихли. Генеральный прокурор снял очки и продолжил мягко:

— Но требуются доказательства. Есть ли они у нас? Почти все свидетели умерли. При сделках такого рода обычно не ведется протокол, и все, кто мог бы оказать нам содействие, находятся во враждебном стане.

И все же у нас есть письменная улика. Заметки, найденные в Шотландии и приписанные господину Кроуфорду: тот документ, который, как он утверждает, был составлен неведомым английским соглядатаем и который приписали ему, опять-таки утверждает он, дабы окончательно погубить его в наших глазах. Если письмо поддельное, если господин Кроуфорд может доказать, что не имеет к нему никакого отношения, если оно было составлено без его ведома — обвинение лишается тогда своей главной улики. Господин Кроуфорд!

Все как один устремили глаза на обвиняемого. Дуглас, крепко сжав губы, о чем-то, казалось, размышлял; в утонченных манерах Херриса сквозило неподдельное участие; Бокклю вытянул шею вперед. Лорд Калтер на свидетельских скамьях закрыл лицо руками.

Всем теперь было видно, как Лаймонд устал. Тонкая, глубокая морщинка залегла между бровями; он сидел неподвижно, не сводя глаз с Лаудера, зная наперед, что тот скажет, — так опущенный клинок продолжает отражать блики. Их взгляды встретились.

— Господин Кроуфорд, — мягко повторил прокурор. — Документ, лежащий передо мной, был найден в кармане английского солдата после налета, в результате которого был разрушен монастырь в Лаймонде. В числе прочего там написано следующее:

«Монастырь находится в моих землях, в шести милях к востоку от дома, там мы спрятали порох непосредственно перед тем, как нас захватили у Солуэй. Если вы отправитесь туда немедленно, то еще обнаружите склад. Больше никто не знает о его существовании. В подвал, где сложен порох, ведет подземный ход, найти который можно следующим образом. Если вывезти порох тяжело, я советую взорвать монастырь».

Установилось долгое молчание. Лорд Калтер не поднимал глаз, и Эрскин рядом с ним сцепил руки и уставился в пол. Прокурор произнес решительно:

— Господин Кроуфорд! Признаете ли вы, что эти слова написаны вашей рукой и что их написали вы?

Ни гордость, ни сила ума — ничто не могло защитить Лаймонда на этот раз. Взглядом он ответил раньше, чем произнес ужасные слова.

— Да. Я написал это.

— Вы признаете, — попросил судейский, — что на последней странице этого документа стоит ваша подпись?

— Да, это моя подпись.

По лицу генерального прокурора пробежала судорога.

— Ясно. И, — продолжил Генри Лаудер самым серьезным тоном, — поскольку англичане последовали этим указаниям, нашли подземный ход, а когда на них напали, взорвали монастырь, послушавшись вашего совета, поскольку все это произошло, виновны ли вы в смерти четырех монахинь и десяти воспитанниц, среди которых была и Элоис-Анна Кроуфорд, ваша сестра?

Все замерли.

— Да, виновен, — сказал Лаймонд, и лицо его до самых корней выгоревших на солнце волос сделалось серым, как пепел.

Комната в башне Давида была набита битком, духота стояла страшная — не только узники, но и вся стража наблюдали за игрой. Более всех страдал от жары Фрэнк, который сидел у очага и держал признание Сэмюэла Харви у самого пламени.

Но если бы он даже и умер, истекая потом, никто бы этого не заметил. Взгляды стражников и англичан были прикованы к влажным рукам игроков и ухмыляющимся фигурам таро: вот нечестивая Жрица, вот сладострастный Любовник, вот глумящийся Шут. Две скатки все еще лежали на полу, но содержимое их не оставалось прежним: перед креслом Палмера громоздились монеты Скотта, а некоторые мелкие вещи, принадлежавшие инженеру, перешли во владение Уилла. Оба игрока сидели в одних рубашках.

В тусклом вечернем свете было видно, что Уилл бледнее противника. Тот играл уверенно, с нарочитой небрежностью: ходил, бил, сдавал мастерски, и несколько раз ему удалось наголову разбить Скотта. Но и Скотт выигрывал, и достаточно часто, а если и проигрывал, то не безнадежно.

К тому времени он научился уже уважать своего противника, и это пошло ему на пользу. Глядя, как инженер сидит напротив, могучий и крепкий, словно дуб, Уилл угадывал его упорство и начинал бояться, что сам он, сраженный усталостью, перестанет ясно соображать. Словно в подтверждение его мыслей Палмер постучал пальцем по столу:

— И Шут, господин Скотт. Шут и три Фараона: пятнадцать очков, правильно? Да. И я выиграл, полагаю.

Палмер выиграл, ухмылка, которой он обменялся с публикой, ничуть не утешила Скотта.