x x x

Тимофей, не медля, отвез письмо в Македонию. Но едва он возвратился оттуда, Павел вынужден был снова писать фессалоникийцам. От своего верного ученика он узнал, что брожение не утихло, а наоборот, скорее усилилось. Виной тому был текст пророчества, который кто-то распространил в общине. Из него следовало, что конец мира уже наступает. Пророчество приписывали самому Павлу. Нужно было как можно скорее пресечь соблазн, успокоить людей, дать необходимые разъяснения.

Диктуя второе письмо, апостол опять же не думал отрекаться от своих прежних слов; он лишь предостерегал от легковерия, напоминал, что именно было им сказано, когда он находился в Фессалонике.

Не давайте слишком быстро колебать

ваш здравый смысл и пугать вас:

ни словом, ни посланием, якобы от нас исходящим,

будто бы настал День Господень.

Пусть никто не обманывает вас никаким образом,

ибо раньше придет отступление,

и откроется человек беззакония,

сын погибели, противник,

превозносящийся над всем,

именуемым Богом и святыней,

так, что в Храме Божием сядет он,

выдавая себя за Бога.

Разве вы не помните, что я, еще находясь у вас,

говорил это вам?[12].

В данном случае апостол, несомненно, имел в виду как ветхозаветные предсказания, так и слова Иисусовы. В них говорилось о временном торжестве врагов Божиих, которые будут попирать удел Его[13]. Выражаясь современным языком, эти пророчества указывали на рост демонического полюса истории по мере приближения Суда. Напоминая это библейское учение о царстве лжемессии, Антихриста, Павел сдерживал нетерпение тех, кому казалось, будто плод уже созрел.

С наступлением эры Мессии "тайна беззакония", восстающего против божественных замыслов, - "уже в действии". Зло набирает силу и концентрируется, чтобы в последний раз обрушиться на верных. Но осталась некая преграда, которая "удерживает" до времени разгул антихристовой стихии[14].

Трудно сказать, связывал ли апостол эту преграду с политическими событиями своего времени. Быть может, он имел в виду участь Храма, гибель которого должна предварить закат старого мира. Но некоторые толкователи видят здесь намек на общее положение дел в империи. В те дни, когда писал Павел, Рим действительно переживал кризис. Порядок и законность, казалось, висели на волоске. Властелин полумира Клавдий ненамного отличался от своего безумного предшественника Калигулы - того самого, что требовал поставить свою статую в иерусалимском Храме. "Природная его свирепость, - пишет о Клавдии Тацит, - обнаруживалась как в большом, так и в малом... Не было доноса, не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по малейшему подозрению не бросался защищаться и мстить"[15]. Однако еще более зловещих последствий можно было ждать от его брака с сестрой Калигулы, Агриппиной. Женщина, буквально одержимая жаждой власти, сумела полностью завладеть цезарем, отстранить наследника и выдвинуть на его место своего сына от первого брака, Нерона. Не пройдет и двух лет, как Агриппина отравит Клавдия и возведет на трон своего будущего убийцу, гонителя христиан, злого гения страны.

Правда, Нерон не сразу покажет свое подлинное лицо. По словам Тацита, "наглость, похоть, распущенность, жестокость его поначалу проявлялись постепенно"[16]. Но апостол, получавший вести из Рима, вполне мог прозреть в этом человеке воплощение духа Антихриста. Лишь короткий срок "удерживал" Рим от оргии деспотизма и преступлений, которая повлечет за собой расправу над многими верными и среди них над самим Павлом.

Однако сомнительно, что пророчество апостола имело столь конкретный характер. Не случайно Господь, а за Ним и евангелист Иоанн говорят о многих лжемессиях и антихристах[17]. В каждую эпоху противники Духа Христова идут к своему торжеству, преодолевая какие-то препятствия, которые "удерживают" их. Так, вероятно, будет протекать история вплоть до последнего и наиболее мощного всплеска мирового зла.

x x x

Так или иначе, Павел дал ясно понять, что время Антихриста еще впереди.

Отвергая бесплодные гадания фессалоникийцев, он настоятельно просил их не отходить от того, что им было проповедовано. Он даже не побоялся ради этого употребить фарисейский термин. "Стойте и держитесь предания, - писал он, - которым вы были научены через наше слово или послание"[18]. Верность изначальному благовестию должна служить для них ориентиром, лекарством от иллюзий.

Особенно подчеркивал Павел оздоровляющую роль трудовой жизни, поскольку хорошо знал презрительное отношение к труду в греко-римской среде: на него смотрели как на унизительную повинность, не достойную благородных людей[19]. Апостол категорически отверг попытки оправдать этот взгляд наступлением последних времен. Он сам всегда трудился, не покладая рук, и к этому же звал своих учеников:

Когда мы были с вами,

мы предписывали вам следующее:

если кто не работает, пусть и не ест.

А слышали мы, что некоторые из вас

поступают бесчинно, не делая никакой работы,

а делая много пустого.

Мы предписываем им, чтобы ели хлеб,

работая спокойно[20].

Решив раз и навсегда отделить свое слово от ложных предсказаний, апостол в конце листа приписал: "Приветствие моей, Павловой рукой, что является знаком в каждом послании. Я пишу так: Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами". Это благословение должно было служить своего рода паролем, указывающим на подлинность письма.

Слова "в каждом послании" наводят на мысль, что и прежде Павел уже писал к общинам, и вообще то, чем мы располагаем, есть, вероятно, "только часть целого", как подчеркнул один историк. Но и этой части вполне достаточно, чтобы услышать Евангелие Павла и увидеть его самого.

Для тех, кто верит в промыслительность истории библейского текста, бесспорно, что самое необходимое для Церкви уцелело.

В Иерусалим через Эфес

Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как Павел поселился в суетливом шумном Коринфе. Христиан здесь было теперь больше, чем в любом другом городе, где апостол проповедовал прежде. После стычки с синагогальным начальством он все теснее сближался с неиудеями. Далеким сном казались теперь страны Сирии и древний Иерусалим. Однако в намерение Тарсянина не входило создавать изолированную "эллинскую" церковь. Он не забывал о долге сохранять единство всех верных. Этот долг и заставил его разлучиться с коринфянами, среди которых он трудился столь успешно, и снова вернуться на Восток.