Королева должна погибнуть во время церемонии вручения ордена, которая начнется в десять. Часом раньше, по его просьбе, Лаймонд приведет королевских солдат, которые доставят Стюарта в тюрьму, и это докажет всему свету, что на сей раз по крайней мере он ни в чем не повинен. Благодаря его сообщению Артуса Шоле схватят на месте преступления, д'Обиньи будет изобличен, а с Лаймонда снимется вина Тади Боя.

Возможно, он приведет с собой дюжину лучников, а может, только несколько солдат коннетабля из замка. С ними непременно должен быть офицер для официального снятия показаний. Стюарт услышит, когда они станут подходить, — сначала прозвенит тревога в птичьих голосах, затем раздастся барабанная дробь и цокот копыт. Деревья закачаются, пригнутся к головам, одетым в шлемы, и снова выпрямятся, когда всадники проедут. Затем Фрэнсис Кроуфорд и офицер спешатся и выйдут вперед, а он предложит им разделить трапезу.

Он ничего не скажет, но новый Тади Бой заметит все — и чистую рубашку, и плоды напряженного труда, а когда они пойдут, то непременно плечом к плечу, уверенные друг в друге, как когда-то на башне Сен-Ломе.

Колокол перестал звонить, а Робин Стюарт все стоял и ждал.

Детик вышел из себя. Прислушиваясь к приглушенной голландско-французской речи, раздававшейся из внутренних покоев короля, коннетабль проталкивался своим крепким, обтянутым голубой мантией плечом сквозь группу барабанщиков и флейтистов, лейб-гвардейцев в серебристых одеждах и с боевыми секирами, мимо судейских всякого рода в черном бархате, герольдов в шелках, затканных золотыми лилиями, через толпу лучников и строй пажей. Наконец он прошел в комнату короля.

Генриха там еще не было. Генерал ордена Подвязки со съехавшей назад короной, с бородой, обвисшей, словно шерсть на передней лапе у болонки, требовал драпировщика. Французские герольды беспокойно сновали поблизости, смущенный Честер заторопился за помощью. Коннетабль заметил, что поставили только два стола вместо трех и не расстелили ковер. Своей немного запоздавшей учтивостью он заставил замолчать генерала и велел внести третий стол.

До церемонии вручения ордена оставалось еще полчаса. Он открыл дверь во французскую комнату для облачений: наряды были ослепительны, а аромат попросту сшибал с ног. Три кавалера ордена святого Михаила, в эполетах и белом бархате, шумно беседовали; коннетабль, не обнаружив красной бархатной шляпы канцлера, вышел недовольный. Белые страусовые перья его покачивались, тридцать унций золота вокруг шеи позвякивали во время ходьбы.

Английское чрезвычайное посольство, не менее пышно разодетое, довольно тихо дожидалось в соседней комнате. Анн, герцог де Монморанси, коннетабль Франции, послал пажа отдать распоряжение барабанщикам начинать, но произошла заминка, так как внезапно появился мальчик де Лонгвиль — французский сын Марии де Гиз, принесший неожиданные новости.

Отмахнувшись от окружающей его суеты, Монморанси приподнял свои небесно-голубые одеяния и поспешно удалился.

— Доказательство вины лорда д'Обиньи очевидно, — говорил он десять минут спустя, снова подобрав одежды перед тем, как уйти. — Когда мы выследим этого человека, Шоле, то, несомненно, заставим его признаться. Но помните: до этого момента не стоит говорить, что Тур-де-Миним — дело рук д'Обиньи. Я не могу освободить Кроуфорда без более веских доказательств. Дело д'Обиньи явно потребует самого пристального внимания… Мадам, я должен идти.

Он не испытывал особой симпатии к вдовствующей шотландской королеве, но восхищался ее умением вести переговоры: никогда прежде она не делала ничего невпопад. Поспешно приведенный мальчиком, он нашел ее в обществе только одной из дам, сумасшедшего О'Лайам-Роу, оскорбившего короля, и какого-то крупного мужчины. Монморанси смутно припомнил, что это скульптор.

Слушая рассказ, он понял, что худшие ожидания оправдываются. В руках скульптора Эриссона находился некий фламандский купец по имени Бек, готовый под присягой подтвердить вину д'Обиньи в Руане. В добавление к этому ирландец только что принес весть, будто злоумышленник шатается по Шатобриану с намерением причинить вред маленькой королеве.

Если его поймают, то превосходного козла отпущения, находящегося сейчас в Старом замке, придется освободить, а короля убедить отказаться от дружбы с д'Обиньи. В глубине души коннетабль ничего лучшего и желать не мог, но понимал, что такой подвиг дипломатии превышает его возможности. Он сказал, пристально глядя на Марию де Гиз:

— Мы ничего не сможем сделать, пока посольство здесь… Черт побери! Как отнесутся уполномоченные, присланные просить руки нашей принцессы, к тому, что мы станем прочесывать окрестности в поисках французского убийцы, полного решимости покончить с девочкой… особенно если станет известно, что его вдохновляет английская оппозиция. У вас есть основания считать, что покушение будет предпринято именно сегодня?

На вопрос ответил О'Лайам-Роу:

— Только то, что этот человек уехал из дому и направился в Шатобриан. Вполне вероятно, что девочку постараются убить, пока Робин Стюарт на свободе, а сам лорд д'Обиньи при исполнении своих обязанностей. Может, обыскать дома…

— Нет. Это немыслимо, — возразил коннетабль. — Нет. Я должен идти. И вы тоже, господин герцог. Спасибо вам, господин Эриссон, и вам тоже, милорд Салиф Блюм. После церемонии мои служащие вызовут вас и тайно арестуют господина Бека. А пока девочке будет предоставлена двойная охрана. Мой лейтенант прибудет в ваше распоряжение. Возьмите столько людей, сколько потребуется. Не нужно пугать ее величество, пусть люди спрячут оружие. Опишите моему лейтенанту приметы Шоле. Поиски, возможно, и не начнут, но будут настороже. Между банкетом и заседанием я, если смогу, вернусь к этому вопросу. Мадам… господа…

Великий картежник ушел. Филим О'Лайам-Роу, чьи волосы цвета осенней листвы встали дыбом, а глаза ввалились от трудной бессонной ночи, сжал кулаки, ударил ими друг о друга и выругался. Вдовствующая королева, почти забыв о его присутствии, повернулась к окну, взгляд широко открытых глаз Маргарет Эрскин последовал за ней. Но Мишель Эриссон, так неожиданно прибывший следом за ирландцем, провел своими искривленными подагрой пальцами по всклокоченным седым волосам и сквозь зубы пробормотал:

— Лайам aboo, сынок, Лайам aboo! Мой гэльский поистрепался, как пообтерлась в седле задница моя, но если ты говоришь то, что я надеюсь услышать, Лайам aboo, сын мой, Лайам aboo!

На озере ранний туман рассеялся и маленькие лодки отогнали на середину. Небольшая группа музыкантов, осторожно передвигаясь по украшенному цветами плоту, настраивала ребеку, лютню и виолу для предстоящей репетиции, и ноты в неподвижном воздухе звучали тонко, словно крики ловцов устриц. На берегу, на арене для турниров, вокруг павильонов и трибун суетились люди.

Все выглядело великолепно, хотя и не совсем ново. Тема и костюмы сегодняшнего представления уже использовались прежде, но для английских уполномоченных это было достаточной честью. Трибуны в классическом стиле Сибека де Карпи 31), окружавшие арену для турниров, были заново украшены гирляндами из виноградных листьев и бюстами, картушами и фигурами крылатых гениев, несущих три королевских флага: после церемонии вручения ордена, банкета и заседания вечером предполагался рыцарский турнир.

А позже — карнавал на воде. Вокруг озера были разбиты невысокие сады, в каждом конце возведены фонтаны и построены павильоны, выходящие на воду, задрапированные ослепительными золотыми тканями, увешанные лампами и кольцами для факелов. Там, где сейчас работали художники, раздетые до пояса, после обеда будут сидеть придворные и смотреть представление «Ida la bergere phrygienne» [39]. Оную пастушку со многими предосторожностями повезут вокруг озера в колеснице, запряженной гусями, нимфами и сатирами, паны и кентавры будут резвиться вокруг. Некоторые из них, соблазненные солнцем и дозволенной небрежностью нарядов, явились сюда и распростерлись на сухой траве. Победа с золотыми крыльями сидела под грушевым деревом, играя на свистульке, а две жрицы, увенчанные змеями, подшучивали над Бахусом в пурпурном одеянии, который сидел на камнях, опершись руками о колени и опустив ноги в прохладную воду.