-- Ага ! Так ты, выходит тот самый шпион, которого рисовал? Ну, нарисуй себя. Это будет называться автопортрет английского шпиона. Где у тебя рация? А притворялся пролетарием всех стран.

-- Тссс! -- прижал Йося указательный палец к губам и лег на дно лодки.

Я пытаюсь его поднять, думая, что он окосел.

-- Не трогай меня, я хочу быть ниже уровня моря. Тут, наверное, этого траверза еще больше. Слушай меня внимательно, Сева. И вы, пацаны, тоже.

Еще больше выпученные от водки, глаза его сделались значительными. Он выдвинул вперед подбородок и чуть не достал нижней губой кончика носа.

-- Сейчас я вам открою государственную тайну. Сева, у меня в зубе передатчик. Я постоянно что-то передаю. А приемник, знаешь, где находится приемник?

-- Наверное в заднице. -- Предполагает дядя Сева, продолжая жевать.

-- Нет. В органах. -- Отвечает Йося.

-- На тебе, я думал сзади, а он у него спереди. -- Огорченно смотрит на нас дядя Сева. Йося его не слышит.

-- В органах КГБ, -- продолжает он очень серьезно. -- Там постоянно знают не только то, о чем я говорю, там фиксируют все, о чем я думаю. У меня вот в этом самом зубе, -- он открыл рот так широко, что туда могла запросто залететь чайка, и показал зуб с металлической пломбой, -- находится мощнейший передатчик мыслей. Они уже это тоже умеют. Вы при посторонних боитесь кое о чем говорить. Я думать боюсь. Сева. Ну, как тебе это нравится?

-- Зачем им нужны твои мысли? -- дядя Сева разлил в стаканы оставшуюся водку. -- И вообще, откуда у тебя эта пломба?

-- Я ремонтировал их поликлинику. Делал трафарет -- серп, молот, звездочка, серп, молот, звездочка. Зубному врачу очень понравилось. "Йося,-говорит он, -- у тебя хороший художественный вкус, богатое воображение и отлично развито классовое чутье. Молодец. Давай я тебе тоже что-нибудь хорошее сделаю. Как зубы? В порядке? А ну открой рот. Ай-ай-ай, какой кариес. Немедленно в кресло."

Я, дурак, и обрадовался. Забыл, что у них под халатами полковничьи погоны. Открыл ему свою пасть, а он меня как давай сверлить. Насквозь продырявил. Я сразу засомневался, что все это делается в медицинских целях. Уж сильно странная появилась в зубе боль. Не постоянно болит, а как в азбуке морзе -- точка, тире, тире, тире, точка. Ну, думаю, передают через мой зуб шифровку своим шпионам. Срочно потребовалась, а тут я подвернулся. Может быть, благодаря меня сейчас в Африке военный переворот совершается или в Корее самолет подбили.

А через несколько дней я начал замечать, что через мой зуб они решают не только международные дела, но занимаются и вопросами внутренней жизни страны. Стоит мне о ком-то нехорошо подумать, как он тут же исчезает. Ты понимаешь, Сева, куда он исчезает?

В пятницу подумал: сосед мой Дмитрий Дмитриевич живет не на одну зарплату. Откуда у его жены норковая шуба, если он всего лишь учитель пения? В пятницу подумал -- а в понедельник его забрали.

Ну учитель человек чужой. Бог с ним, с учителем. Но Костя, Костя, мой старый приятель, а я и его выдал. То есть выдал, конечно, не в прямом смысле, однако через меня его заграбастали. Заходим мы с Костиком в магазин, а там, как обычно, пустые полки. Одна печень трески в собственном жиру по восемьдесят копеек за банку. Константин и говорит: "Чтоб они сдохли". Я ведь прекрасно знал, кого он имел в виду, так нет же, спросил, идиот: "Кто, Костя, чтобы сдох?" Он и отвечает: "Кто, кто? Диктатура пролетариата". Ну конечно, на следующий день его, как корова языком слизнула.

После этого я решил перестать думать. Но легко сказать -- решил. Мысли сами в голову лезли. И все время критические. Тогда я попробовал думать не своими мыслями. Учил наизусть передовицы из газет "Правда" и "Известия". И думал предложениями из газет.

Один генерал стал врагом народа. Ух и досталась этому прохвосту от меня. Если бы через неделю его не расстреляли, он бы икал целый месяц от моих мыслей о нем. Как-то прочитал я, что опера одного композитора оказалась буржуазной пропагандой. Вот мерзавец, музыку писал контрреволюционную. Уж я ему такое высказал, что там, наверняка, остались довольны моими мыслями.

А врачи-отравители, я мысленно к ним на прием с пулеметом под плащом записывался. У меня, может быть, вся грудь в орденах и медалях должна быть за мысли о медперсанале, который наших вождей отравить надумал. Кстати, я потом в газетах читал многое, что напридумывал в эти дни. Видно записывали и потом за свое выдавали. Тоже, между прочим, некрасиво.

А лозунги, а цитаты из классиков марксизма-ленинизма? Все пришлось наизусть выучить. Здесь не дай бог переврать чего-нибудь.

Иду, бывало, по Дерибасовской и думаю: "Победа коммунизма, понимаешь ли, неизбежна!" А как же, никуда от нее не спрячешься. Или встречаю я тебя, Сева, в кинотеатре имени Фрунзе на улице Карла Маркса. Ты мне говоришь: "Здорово, Йося!" А я тебе мысленно отвечаю: "Милый мой друг, а знаешь ли ты, что кино есть величайшее средство массовой агитации." И тут же за тебя отвечаю: " Конечно. И к тому же, из всех искусств важнейшим для нас является кино."

-- А что, -- говорит дядя Сева, -- славно поговорили.

-- Со снами у меня были большие неприятности. Сны свои я контролировать не могу. А тут, как назло, представляешь -- стал мне сниться сам Иосиф Виссарионович. И надо же, во сне он не вождь всех времен и народов, а, как и его отец, простой сапожник. Сидит, понимаешь ли, в зеленой будке из фанеры на углу Розы Люксембург и Ленина в засаленном военном френчике без генералиссимусовских погон и починяет себе туфли трудящихся. А подручные у него Молотов, Микоян и Кагонович. Захожу я в будку и думаю -- значит здесь Великой Октябрьской Социалистической революции не было. Разогнали ее эссеры, раз товарищ Сталин остался простой сапожник.

А очередь меня спрашивает: "Вы, гражданин, к какому мастеру?" "А вон к тому, -- отвечаю я им, -- к сапожнику Джугашвили." "Ну так и становитесь за крайним -- мы все к нему."

А Сталин меня увидел и улыбается.

-- Йося пришел, -- толкает он плечом Молотова. -- Здравствуй тезка. Проходи без очереди.

Очередь уже начинает роптать. Ты же знаешь наших одесситов. "На каком это основании?"

-- А никаких оснований. -- Говорит товарищ Сталин. -- Какие могут быть основания, если это мой близкий родственник?

-- Ничего он вам не родственник. -- Возмущается очередь.

-- Какое может быть родство? Вы, судя по лицу, лицо кавказской национальности, а он -- явно еврейской.

-- Ну и что? -- спокойно говорит Сосо. -- А может быть он муж моей дочери Светланы. Знаете, как она евреев любит?

-- Вот и чините ему ботинки у себя дома. А то семинарию не окончили, а богадельню здесь развели. Это не частная лавочка, а социалистическое предприятие, сапожная мастерская.

Я уже понимаю все, что здесь происходит в моем сне и, самое главное, знаю, чем это должно кончиться. Наклоняясь к уху крайнего я шепчу:

-- Послушайте, вы что не узнаете, это ведь Сталин. А вон тот лысый в фартуке -- Молотов. А тот с гвоздями во рту -- Кагонович.

-- Вот испугал. -- Басом отвечает мне человек из очереди. -- А по мне, будь они все, хоть испанские королевы. Я их...

-- Тихо! -- кричу я. -- Это только в моем сне все так просто. Я сейчас проснусь, и вас всех опознают. Вы даже до дому дойти не успеете. Граждане, прошу вас...

И тут я просыпаюсь.

-- Товарищ Сталин! -- кричу я в своих мыслях. -- Я не виновен. Это мое подсознание. Сознательность у меня совсем другая. Товарищ Сталин, дорогой наш вождь и учитель! Вы совершенно правильно сказали о Котовском: "скромнейший среди храбрейших и храбрейший среди скромнейших". Ой, я что-то перепутал. А эта штука пролетарского писателя Горького, про Змею и Сокола, действительно, сильнее, чем штука немецкого писателя Гете. В ней любовь побеждает смерть. Ой, я опять что-то не так сказал. Товарищ Сталин, врага народа надо уничтожать, если он не сдается. И если сдается -- тоже. Сева, ты можешь себе представить, как я живу?