— А поэт, ну-ну. Трубадуры — они полезные. И что за рифма? Можешь вслух сказать? Мало ли, я помогу чем?
— Да, сударь, отчего же нет? 'Сидеть на берегу, Бросать в болото камни… И осушать могу… Но… И — затык, полный затык дальше. Думаю, думаю, все никак не придумаю, как складно обозначить свое равнодушие к судьбе болота… Может, вы что присоветуете?
Рыцарь продолжал ухмыляться, но разговор с бродячим трубадуром успел ему надоесть.
— Извини, отец, это выше моих сил. Хотя я вполне грамотен и даже романы читал… Хозяин! С поэта ничего не брать, я плачу.
С этими словами рыцарь швырнул, в знак расчета, золотой червонец на трактирную стойку, а сам вернулся к своим спутникам, которые так ни разу и не вставали из-за стола, но зато ели и пили от души, то и дело посылая слугу за добавками.
— Ну что, судари, поели, попили? А ведь не собирались трапезничать. Ну да ладно, пора и честь знать. В дорогу, в дорогу, дома отдохнем! Марони, ты что, ослеп, старый? Я уже расплатился. Вперед! Стоять…
И уже стоя в дверях погрозил кулаком трактирщику:
— Будь ты на моей земле — сидел бы уже на колу, раз не умеешь своих постояльцев обезопасить от нечисти. Но я тебя и своей властью на ломти нарежу, ежели еще раз увижу или услышу про подобные безобразия. И ничего мне за тебя не будет, кроме дойки от имперского сыска, и то навряд ли.
Дверь захлопнулась, а хозяин — в поту, хоть выжми! — все еще кланялся в нее, не в силах поверить, что так дешево отделался. Тем временем, ратник уже сидел за столом у поэта и, похоже, пытался уговорить его распить с ним новый кувшин вина, в обмен на рифму…
Как ни понукал рыцарь коней и спутников, но приходилось им еще не раз и не два останавливаться и отдыхать, ибо сказано мудро кем-то и когда-то: лучше десять раз расседлывать живую лошадь, чем один раз павшую.
И однажды, на закате, все трое остановились у огромного плоского камня на перекрестке трех дорог. Одна дорога вела еще ниже на юг, в дикие хладные земли, другая, по которой они прибыли, на шумный и обжитой восток, в имперские провинции, а третья, берущая свое начало от камня на перепутье, гордо лежала между ними, открывая путь на юго-восток, и была она широка, вдвое шире необходимого для имперских дорог, ибо принадлежала местным владетелям и строилась по их, а не имперской надобности, и на собственный счет.
— На, — рыцарь спешился и передал поводья молодому спутнику, затем не спеша снял с себя шлем, кольчугу, отстегнул секиру вместе со скрипучим поясом, из основного вооружения оставив только двуручный меч на перевязи за спиной. Посопел недовольно, однако наклонился и отстегнул большие позолоченные шпоры. И счел нужным оправдаться за это перед спутниками:
— А иначе поскользнусь и всю задницу ими порежу, как это однажды и случилось. Ну, ты помнишь. Причем сам виноват, отец меня предупреждал… Эх…
Молодой рыцарь горестно вздохнул и начал взбираться на камень по влажному мшистому боку. Подошвы сапог то и дело срывались на скользкой крутизне, но рыцарь был очень упрям и очень силен: на одних пальцах подтягивался, если только удавалось ими зацепиться за ямку или трещинку в гранитном боку. Наконец он выпрямился на плоской вершине и, наскоро отряхнувшись от грязи и зеленой прикаменной слизи, обратил раскрасневшееся лицо на темный, в багровых осенних всполохах юго-восток, туда, где всего в полудне пути — к раннему утру должны добраться — ждал его родной дом, ждали родные и близкие, ждала жена и крохотный сын-наследник.
— Э-э-эй!!! - Рыцарь в этот миг был очень похож на мальчишку, стоящего на крыше и круговыми взмахами тряпки нагоняющего кутерьму в порхающих над домом почтовых птеров, только вместо белой тряпки у него в руке грозно гудел сверкающий двуручный меч, а мглистое небо было пустынно, если не считать уставших от осени облаков, совершенно равнодушных к выходкам смертных.
Вот это получился крик — так крик! Все три лошади попытались было испуганно взбунтоваться против всадников, но те — двое на трое — довольно скоро одержали победу и сумели успокоить бедных животных. Несмотря на всю его густоту и силу, крик очень быстро и без следа испарился на бескрайнем просторе, но вослед ему летели, так же легко растворяясь в холодном сумраке, ликующие слова:
— Э-гей! Слушайте меня, леса и долы, дороги и горы, пастбища и реки! Слушайте меня, олени лесные, карпы речные, ящеры луговые и озерные, птеры небесные! Слышите меня??? Это мои земли и луга, мои пещеры и реки, мои поля, пашни и запруды. Испокон веку принадлежат они мне, благородным предкам моим, из коих ближе всего я почитаю покойного отца моего, Ведди Малого, и вовеки будут принадлежать потомкам моим, а из них я знаю лишь сынишку моего, которому я имя привез! Это я, по древнему обычаю, в конце пути оповещаю вас о своем прибытии и здороваюсь с вами! Низкий вам поклон! — Рыцарь поклонился в пояс. — Я, властелин и охранитель этого края, верный слуга Империи и Государя, я Хоггроги Солнышко, маркиз Короны!
Я вернулся!