- Вы сразу оттуда?

- Меня еще два часа допрашивал судебный пристав, потом задержали солдаты милиционного войска и снова допрашивали, на этот раз-их майор. Ее зарезали, затем подожгли комнату, но слуги все же успели сбить пламя прежде, чем начался настоящий пожар. Она была обнажена. Ее явно пытали. Украдены деньги и, как утверждают слуги, кое-какие книги. Почти все бумаги ее сгорели или обуглились так, что уже ничего невозможно прочесть. Слуги в конце концов поручились за мою невиновность. И действительно, какая была мне причина желать ее смерти? Так что меня отпустили с миром, но нам обоим еще предстоит давать показания. И нас призовут выступить свидетелями на судебном дознании. Подозревают они фон Бреснворта. Он утверждает, что во время свершения преступления находился в своем загородном поместье. Они описали мне труп. У меня волосы встали дыбом. У нее прямо на теле были вырезаны ножом какие-то странные знаки. Предположительно, символы черной магии.

- Зачем ему было ее пытать?-Я с самого первого дня знакомства симпатизировал этой доброй и неизменно благожелательной женщине.-Наследство в любом случае достается фон Бреснворту. Она что, изменила свое завещание или продиктовала какие-то примечания? Зачем убивать ее по сатанинскому ритуалу и навлекать на себя подозрения? Ведь его увлечение широко известно!

- Они, сатанисты, верят, что в ходе подобного ритуала они извлекают великую силу. И, разумеется, такой тупица, как наш барон, ожидал, что весь дом выгорит до тла. Он и ему подобные полагают, что жестокость, с какою свершается ритуальное жертвоприношение, прямо пропорциональна высвобождаемой силе. Они сумасшедшие, фон Бек. Их мотивы почти невозможно постичь.

- Надеюсь, злодея повесят.

- Ему удалось пока скрыться. Майор с адвокатом сейчас расследуют преступление, и в ходе расследования, я уверен, обязательно отыщутся факты, неопровержимо свидетельствующие о виновности барона. Быть может, захватят сообщников, и они дадут показания против него. Он, безусловно там был не один. Его дружки-дьяволопоклонники либо ему помогали, либо просто слепо исполняли его приказания. Принц поднял весь город на поиски убийц своей кузины. Так что есть все шансы за то, что их уже скоро поймают.

- Если только они не сокроются в катакомбах.

- Я описал катакомбы майору Вохтмату. Каждую деталь, которую только сумел припомнить. Они ищут и Клостергейма тоже.

- Итак, не получив нашей крови, он утешил себя кровью родной своей тетки! Клостергейм, я так думаю, будет страшно доволен тупостью своего любимца. Фон Бреснворт просто свихнулся на том, чтобы кого-то убить. Или, может быть, он рассчитывает обвинить в этом убийстве нас и тем самым решить все проблемы своим одним махом? Или же существуют какие-то более сложные факторы, как вы считаете, Сент-Одран?

Он ответил мне со сдержанной рассудительностью:

- Я бы сказал, что какие-то факторы существуют, причем архисложные. Но в настоящий момент мне не хотелось бы полагаться единственно на свои суждения, ибо я все еще нахожусь под впечатлением этого ужасающего и кровавого преступления. Очень трудно судить о причинах подобного извращенного зла. Но мне что-то не верится, что он совершил это убийство исключительно из-за нескольких сотен талеров, пожалованных ею нам, при том, что ему достаются все тетушкины миллионы!

- Может быть, он не хочет, чтобы воздушный корабль наш отправился в плавание? Или чтобы мы попали в Миттельмарх, в существование которого он, в отличие от нас, безоговорочно верит? А что если мы в представлении его вовсе не парочка шарлатанов? Что если он убежден, что мы действительно обладаем некими сверхъестественными секретами, может быть, даже ключом к бессмертию? Вдруг он вбил себе в голову, что ему угрожает реальная перспектива того, что его тетка будет жить вечно? в наших расчетах, мне кажется, мы упустили его легковерие!

Сент-Одран согласился с сею теорией, но взмахом руки остановил мои дальнейшие на эту тему рассуждения.

- Буду с вами откровенен, фон Бек. Полдня я только и делал что обсуждал эти вопросы, однако сие не изгладило образ обезображенного ее тела,-который так и стоит у меня перед глазами,-равно как и не способствовало поднятию настроения. Она мертва. Воскресить ее мы не можем. Чем скорей мы исчезнем из Майренбурга, тем лучше. Слишком много безумцев сосредоточивает на нас бредовые свои мечтания. Если бы раньше знать, сколько в городе этом окажется психически нездоровых искателей тайного знания, я бы вообще не стал затевать никаких таких предприятий.

Только теперь я сообразил, что Сент-Одран не на шутку испуган. Да что испуган-он просто в ужасе! По крайней мере, подумалось мне, я теперь не одинок в своих страхах.

- Я предлагаю попробовать на оговоренной основе расторгнуть все заключенные сделки, вернуть по возможности больше денег и убираться отсюда по добру-по здорову.

- Я пришел к тому же заключению.-по выражению глаз Сент-Одрана я понял, что он, как, наверное, никогда, был близок к отчаянию.-Но сделки уже заключены. У нас есть определенные обязательства, а фон Бреснворт, по закону, теперь является главным держателем акций нашей Компании. Я перечитал все бумаги и так, и этак. В случае расторжения контрактов по нашей инициативе,-в основном из-за этого проклятого доктора-адвоката,-по отношению к нам применяются самые жесткие санкции. Мы приняли на себя обязательство перевести пассажиров. Понравится ли, например, Клостергейму, если мы вдруг объявим, что компания ликвидируется? На карту, дружище, поставлены наши жизни. Короче, как ни крути, все опять же сводится к тому, что придется нам положиться на свежий ветер, поистершуюся веревку и легковерие наших инвесторов, как анонимных, как и слишком широко известных.

Сент-Одран был действительно потрясен злосчастной участью ландграфини. Он пил в тот день больше бренди, чем обычно себе позволял, и проявлял больше эмоций, чем когда-либо прежде. Даже тогда, когда нас с ним едва не прикончили во славу Дьявола, шевалье держался гораздо спокойнее. Однако я понимал, что он не мог теперь выразить чувство свои во всей их полноте: сие смотрелось бы как лицемерие, поскольку до этого сам он намеревался обокрасть (если уж называть вещи своими именами) простодушную женщину. Сент-Одран принадлежал к той породе людей, которые испытывают свое хитроумие в схватке с миром, подобно заядлым картежникам за зеленым столом, и наравне со стремлением к выгоде им двигала и любовь к игре. Даже один из тостов шевалье поднял, как он объявил, в память достойного игрока, ландграфини.

Я бы с радостью присоединился к нему в его бегстве в хмельную сентиментальность, но некий глубинный инстинкт заставлял меня держаться настороже, так что я просто сидел с шевалье и выслушивал его скорбные излияния, как и пристало хорошему другу. Когда же пивная наполнилась вечерними посетителями, я отвел Сент-Одрана наверх,-захватив и початую его бутылку,-где шевалье разоблачился, скинул туфли, стащил чулки и продолжил свою печальную литанию. В ту ночь он открыл мне все свои страхи и все свое мужество, всю любовь свою к человечеству, свои раны. И боль, и привязанности, истоки его изощренного фатовства и пристрастия к сокрытию истинного своего лица под личиной. То была, скорее, сознательная осмотрительность дуэлянта, чем броня неустрашимого рыцаря. Он пытался словами сдержать натиск жестокого мира, ибо Сент-Одран всей душой ненавидел насилие и ужасался ему. Я мог это понять, хотя сам смотрел на вещи несколько по-иному.

- И все эти тайны, загадки!-говорил он.-Я боюсь этих призрачных людей, которые снабжают нас материалами и деньгами. Почему, фон Бек? Кажется, мы глубоко увязли.

Потом он заснул, словно бы впал в забытье,-этакое ангельское дитя. Я поцеловал его гладкий лоб и укрыл шевалье одеялом. Я не сразу ушел к себе. Меня охватила какая-то всепроникающая меланхолия. Я словно бы вдруг обессилел. Мне, однако, совсем не хотелось ложиться в постель, где меня поджидали тревожные сны. Сколько я себя помню, я всегда был один. У меня были, конечно, любовницы, но я весьма редко поддерживал более-менее постоянные связи, не говоря уж о том, чтобы жениться, и никогда не завидовал людям на это способным. Но в последнее время меня стало одолевать какое-то странное ощущение, что мне не хватает чего-то, некоего завершения своего существа, что я-только часть разделенной надвое души. И все устремления мои направлены были к тому, что определял я как Единение. Слияние двух половин. Что же утратил я принадлежавшего мне когда-то? Быть может, мы все в своем роде походим на бедного Клостергейма?