- Да нет же, это лавровый венец, - убеждал меня он.
- Нет, абсолютно точно терновый, я уверена.
- Сейчас лучше поспать, мы очень устали. Потом подумаем. Это же дневной сон, а не ночной. Обдумаем все позже...
Действительно, усталость и напряжение добили меня, и я заснула мертвым сном. Даже сейчас я не могу сказать, сколько времени прошло до того момента, когда мы оба, моментально проснувшись, перепуганные вскочили с кровати. Земля, уходя из-под ног, с глухими звуками ударов где-то в глубине, сотрясалась так сильно, что две амфоры в своих стеклянных клетках подскакивали на металлических ободках. Трясло сильнее, гораздо сильнее, чем в первый раз. Потом наступила тишина. Ноги у меня отнялись, сердце бешено колотилось. Мы молча смотрели друг на друга. Я достала успокоительную таблетку и запила ее водой, которую запрещено было использовать для питья.
Я начала лихорадочно обдумывать ситуацию. Мы оказались в двойной ловушке и в двойной изоляции - и в доме и на острове. Я огляделась вокруг. М. тоже. Мы подумали об одном и том же и попытались оценить положение. Вся мебель и находившиеся в доме предметы приобрели новое, угрожающее значение. Если мы останемся здесь, нам может свалиться на головы находящаяся над кроватью стеклянная витрина с фигурками из Танагры. Большая серебряная лампада, упав с такой высоты, могла убить на месте. И тяжелые резные фонари возле двери стали далеко не безопасными.
- Если это действительно церковь, - подал голос М., подумав то же, что и я, - то мы в относительной безопасности.
- В любом случае, если опять тряхнет, - добавила я, - надо встать в этом дверном проеме.
Кажется, я даже не успела закончить фразу, как снова все задрожало. После предыдущего толчка прошло всего несколько минут. Мы переместились в дверной проем, держась руками за его свод. На этот раз подземные толчки длились не так долго. Совершенно без сил я села в кресло и тихо сказала мужу:
- Выйди наружу, посмотри, есть ли пыль.
Почему-то я вспомнила опыт, приобретенный во время бухарестского землетрясения (оно ощущалось по всей Сербии), и поднявшуюся после него мельчайшую пыль, окутавшую все мглой. Словно эта пыль была самым главным. Однако страх перед землетрясением заставил меня прежде всего вспомнить эту пыль. М. вышел, тут же вернулся сильно побледневшим и сказал:
- Пыли нет.
- А видно вулкан? - снова спросила я, уже сконцентрировавшись и реально оценивая ситуацию.
- Его тоже не видно, - ответил он как-то смущенно.
Наш разговор выглядел совершенно абсурдным.
- Как это не видно, если нет пыли? - настойчиво переспросила я.
- Выйди и сама посмотри.
Осторожно, словно стеклянная, я встала и вышла на террасу, удивляясь собственной храбрости. Снаружи творилось такое, чего я никогда в жизни не видела и, надеюсь, больше не увижу.
Не осталось никакой линии горизонта. Одни облака, с ужасающей силой и скоростью неслись из глубины, где раньше было море, облизывали черные скалы берега и на той же скорости устремлялись дальше, выше, туда, где должно было находиться небо. Солнце, в глубине этого пространства, выглядело черным кружочком. Дул ледяной ветер. Откуда-то доносился вой собак. Слегка попахивало серой.
На центральной террасе, с которой был вход в большинство зданий, над воздушной бездной сидела молодая немка, жившая в этом отеле. Она была видна мне лишь время от времени, когда ее не заслоняли проносившиеся клочья облаков. Очень спокойно, на безукоризненном английском языке она безостановочно, как заведенная, говорила:
- Ну разве не похоже на солнечное затмение? Какая жалость, не увидим закат... А знаете ли вы, что после первого страшного извержения их было еще очень много. И в 197 году, и в 1707-м, и в 1870-м, и 1925-м, а потом то, последнее, в 1956-м...
Она знала наизусть весь путеводитель. Я потом проверила.
Я вернулась в дом и снова опустилась в свое красное кресло.
- Это я виновата. Я это вызвала. Прикоснувшись к земле после того, как спустилась с неба, - говорила я устало. - Звони Натанаилу, спроси его, что происходит. Может, нужно переехать на другую, равнинную часть острова? Спроси его, где эпицентр...
Натанаил по телефону сообщил: сейчас по радио передали, что самый сильный толчок был шесть баллов по шкале Рихтера и что эпицентр находится где-то посреди Эгейского моря.
Опять все закачалось. Я начала панически собирать вещи, хотя не представляла себе, куда нам деваться.
- Это не обычное землетрясение. Это землетрясение с отягчающими обстоятельствами. Мы на вулканическом острове, и этот вулкан однажды уже разрушил полсвета и, может быть, даже уничтожил всю минойскую цивилизацию.
- Я не собираюсь смотреть на гибель Атлантиды собственными глазами, говорила я. - Да ты и сам прекрасно знаешь, где мы с тобой находимся. То, что происходит, просто с неизбежностью это подтверждает. Давай позвоним Зозо и решим, что делать.
- Сейчас позвоню, но сначала мне бы очень хотелось, чтобы ты меня сфотографировала снаружи, - ответил М.
Это меня потрясло. Я жду разрушения, извержения, цунами, конца света, а он хочет фотографироваться на фоне начинающегося апокалипсиса! Только теперь мне стала понятна огромная разница между нами. М. наслаждался возможным концом света настолько же, насколько я его боялась. "Ничего, ничего..." - думала я, стиснув зубы в неравной борьбе и с самой собой, и с М.
Пошатываясь, с чувством нарушенного равновесия в голове, я вышла наружу. Все было по-прежнему, только внизу среди облаков время от времени вдруг мелькало море, ярко освещенное солнцем, хотя солнца на небе не было видно. Впрочем, я плохо понимала, где верх, где низ, где лево, где право - все координаты реального мира перестали для меня существовать.
Я навела аппарат - руки у меня при этом дрожали - и щелкнула. Никакого эффекта. Попробовала еще раз. Опять ничего. Аппарат щелкал вхолостую. Он не хотел работать. Немка, которая по-прежнему сидела на том же месте, правда теперь завернувшись в плед, потому что было неправдоподобно холодно, просто по-зимнему холодно, равнодушно сказала:
- Должно быть, сели батарейки. Здесь недалеко магазин, там продают и батарейки.