Тогда же Павлу довелось побывать в кабинете у Стаина, куда, впрочем, тот пускал не всякого, и увидеть там на стенках между стеллажами с книгами с десяток икон в серебряных окладах. Особенно поразили его две большие иконы, складывавшиеся на манер трельяжа. Удивительной работы были эти складни и удивительно хорошо сохранились, хотя Стаин с гордостью сказал, что они семнадцатого века. Тогда интерес к иконам еще не набрал силу, но Жорка словно предчувствовал будущее и дорожил своими сокровищами, но уже не из-за любви и тяги к церкви. Был у него и целый стеллаж старинных книг, по всей вероятности, тоже из библиотеки церкви, но ценными, на взгляд Таргонина, были не роскошно изданные богословские книги, а редкие тома по философии, которых и было больше всего. На внутренней стороне тяжелой дубовой двери кабинета висело распятие из серебра, огромное, массивное, чуть ли не метровое, на книжных шкафах стояли какие-то почерневшие от времени серебряные чаши, тоже, видимо, церковного предназначения. При внимательном рассмотрении можно было найти еще немало любопытных вещей из церкви,-- судя по кабинету Жорика, отец Никанор проигрался по-крупному.
После развода со Стеллой Стаин на какое-то время даже запил. "Загулял Жорик с горя",-- говорили тогда сочувственно, и Павел несколько раз видел его сильно пьяным, чего с Жориком никогда раньше не случалось, сколько бы он ни пил. Кто-то из музыкантов даже, помнится, попытался тактично сказать ему об этом, предостеречь, что ли, на что Стаин заносчиво ответил: "Пьяный проспится, а дурак никогда" и неделю не разговаривал с оркестрантами. Эту расхожую ныне пословицу Павел Ильич услышал тогда впервые, и тоже решил, что придумал ее Стаин.
Но загул этот быстро прошел, и иначе как личной драмой Стаина не объяснялся. Как раз в то время Павел оставил оркестр Ефима Ульмана безо всяких на то внешних причин, хотя на его место претендовали многие,-- просто Таргонина это не очень теперь интересовало. Прежде всего они меньше стали играть чисто джазовых композиций, а оркестр все больше и больше становился эстрадным, чтобы неожиданно распасться однажды с появлением вокально-инструментальных ансамблей. Да и как-то вдруг ушли в сторону все интересы, кроме медицины, словно прозвучало откуда-то свыше: "Делу время --потехе час". Может, на его решение повлияло и то, что в областной поликлинике появился новый хирург из Москвы, и Таргонин все свободное время старался проводить в операционной -- это его влекло куда сильнее джаза.
Конечно, если не в деталях, то в общем жизнь Жорика Павел Ильич мог восстановить еще до какой-то поры, по крайней мере, до смерти матери, которая, уже поставив детей на ноги, не порывала со Стаиными: за десятки лет она как-то срослась с этим домом, он стал для нее близким. Уехав после окончания института по распределению, Павел, например, знал по письмам матери, что Стаин женился на девушке-ленинградке из какой-то известной артистической семьи и собирается переезжать туда,-- так запоздало сбывалась его давняя мечта жить в городе на Неве.
Но уже через три года, когда мать приехала навестить Павла в Чимкент, он узнал, что Стаин недавно снова вернулся домой, к родителям. Возвращение его было связано с неприглядной историей, которая едва не закончилась печально. В Ленинграде Жорик начал попивать, сменил одно место службы, второе, и во время очередного запоя унес и заложил в каком-то ресторане драгоценности жены, выкупить которые так и не удалось, хотя он и пытался. Драгоценности, как оказалось, переходили в этой семье по наследству уже пятое поколение. Пропажа со временем обнаружилась, и родители юной жены подняли скандал. Если бы не вмешательство Маркела Осиповича, который возместил требуемую сумму новым родственникам, не миновать бы Жорику тюрьмы.
Вернувшийся в родной город Жорик был уже не тот, что прежде, хотя и выглядел еще вполне импозантно, и женщины с волнением поглядывали ему вслед. Да и город стал иным: исчезла Татарка, где родился и вырос Стаин, на ее месте поднялся новый жилой массив, где родители Жорика вместо своего особняка с погребом получили трехкомнатную квартиру. Неподалеку нашли газ и нефть, и город рос не по дням а по часам, росло в геометрической прогрессии и число его горожан,-- привлеченные возможностью быстро получить жилье, люди хлынули сюда отовсюду. Разросшийся город обзавелся новыми нарядными проспектами, и улица Карла Либкнехта навсегда утратила значение главной улицы. Потерял для горожан былую притягательность и парк: теперь он казался жалким сквериком, куда по вечерам, кроме подростков, никто и не заглядывал, и на культурную жизнь города он не оказывал уже никакого влияния. Пропала навсегда и шпана, сошла на нет ее власть. Рашид по настоянию жены закончил заочно техникум и работал завгаром в таксопарке, и только несколько таксистов-ветеранов знали, какой "популярностью" пользовался он в молодые годы. И конечно, уже нигде и никто не улыбался при упоминании фамилии Стаина. Большинство из тех, с кем он учился в школе, в институте, друзья по медицинскому разъехались после окончания по направлениям -- это удел всех маленьких городков, откуда разлетаются молодые по всему свету.
По иронии судьбы вернулся из той огромной компании, где он был признанным лидером, один-единственный Стаин, которому прочили самое яркое будущее.
Еще через несколько лет Павел Ильич, возвращаясь с моря, где отдыхал с семьей, заехал в родной город навестить мать. Конечно, не обошлось без упоминания о Стаине. Жорик, как оказалось, второй месяц лежал в больнице. История, из-за которой он попал в травматологию, похожая на фарс, могла случиться только со Стаиным. На чужой свадьбе Жорик попытался увести невесту. Правда, невеста выходила замуж вторично и некогда, в юном возрасте, была без памяти влюблена в Стаина. Жених и его друзья-нефтяники, не оценив столь романтического порыва, наломали Стаину бока в прямом смысле слова, и Жорик выкарабкался в тот раз без инвалидности только благодаря своему еще крепкому здоровью. Но чужую свадьбу он расстроил, так же как некогда в юношеские годы разложил церковь в своем городке.
Мать, жалея Жорика, попадавшего из одной неприятной истории в другую, сказала тогда, что редкие старухи, помнившие прогулки Жорика с отцом Никанором, говорят, что это божья кара ему за развал церкви, но эта мысль вызвала у Павла Ильича только улыбку.
Дальше жизнь Стаина, несмотря на широкую географию его проживания, была однообразной и особой оригинальностью не отличалась. Середина семидесятых годов ознаменовалась небывалой женской активностью, феминизацией многих чисто мужских профессий и целых отраслей. Слабый пол тогда же стал инициатором восьми из десяти разводов в стране, и с той же энергией, с какой женщины крушили старую семью, они пытались создать новую в соответствии со своими идеалами. Именно в эту пору начался неожиданно и новый этап в судьбе Стаина. Жизнь забрасывала его из одного края страны в другой.
Однажды, устав от неудач и разочарований в родном городе, где, как он считал, его не понимают, Жорик уехал отдыхать в Крым. Тогда у него появилась первая седина, придавшая его несколько потрепанному лицу новое, значительное выражение, благородную усталость, что ли, от жизни, так нравящуюся активным дамам средних лет. И нет ничего удивительного, что тут Георгий Маркелович, мужчина с высшим образованием, хорошими манерами, со вкусом одетый, не связанный узами Гименея, стал получать предложения от вполне благополучных женщин, имевших уютные гнездышки в различных и весьма привлекательных городах. И первый брачный рейс занес Стаина во Владивосток. Но и жизнь, в которой все было налажено, не устраивала привыкшего к необузданной свободе Стаина, тем более что феминизация набирала силу, и он точно рассчитал, что женщин, соблазнявшихся его внешним видом и осанкой, на его век хватит, поэтому иногда, не предупредив новую жену, он в одностороннем порядке расторгал брак и, сложив чемодан, к началу курортного сезона двигался к морю. Там каким-то внутренним чутьем он угадывал на пляже, на набережных, в ресторанах главных бухгалтеров, заведующих производством в общепитах, директоров ресторанов и магазинов, в этой среде он всегда пользовался успехом. Конечно, среди дам его сердца были не только работники торговли, общепита, сервиса, которым он отдавал предпочтение, чтобы блистать среди них своей эрудицией -- вот когда опять пошли в ход выдержки из Библии и Евангелия, но были у него дамы из сферы науки, и даже одна эстрадная певица. Как капризный форвард, меняющий почти каждый год футбольную команду, менял города и Стаин, к этому времени уже полностью поседевший и несколько раздобревший от хороших харчей и беззаботной жизни.