Малышка посмотрела на меня снисходительно, будто матерый преподаватель на глупого студента, не выучившего экзамен.
— Мы честны прежде всего перед собой, Герман, — ответила Джулия. — Мы не заворачиваем наши мотивы в блестящую упаковку из красивых слов о любви и самопожертвовании, о праведном гневе и крестовом походе. Видишь разницу, Герман? Маленькую, но на самом деле такую огромную разницу.
— Нет, не так, — возразил я. — Что-то в вас есть такое, что… неправильно. Безразличие к жизни что ли… будто у вас нет сердца…
— Оставь свои рассказы для школьников, Герман, — презрительно проговорила девочка. — Я несколько лет изучала историю Земли, работала консультантом по вопросу нашей расы. Я знаю о вас все, вашу историю, ваши страхи, вашу душу, если угодно…
— Сколько тебе лет, Джулия? — спросил я, задумчиво разглядывая милые детские кудряшки и пухлые щечки.
— Тридцать девять, — с видимой неохотой произнесла девочка. — Мозг настоящей дочери человека, которого звали Блэйн, погиб после продолжительной болезни. Как раз перед тем как его отправили играть на Чаки. Блэйну и его жене самому показалось хорошей идеей иметь вместо дочери полноценного агента. И мой мозг пересадили в тело маленькой девочки. Правда, здорово, Герман? Кто может заподозрить маленькую девочку?
— Почему ты мне вдруг раскрылась? — спросил я, проигнорировав ее вопрос.
— А к чему дальше скрывать? — беззаботно улыбнулась девочка. — Сыграть на твоей жалости один раз удалось, но попытка убийства увы сорвалась. Теперь я решила действовать честно. У меня остался единственный шанс тебя убить — если ты увлечешься со мной беседой на отвлеченные темы, потеряешь бдительность и…
Я вздрогнул, вперив взгляд в Джулию.
Девочка заливисто засмеялась:
— Я пошутила, Герман! Расслабься… Я не собираюсь тебя убивать. Ты и сам скоро погибнешь. Так какого черта? Вся ваша раса вскоре перестанет существовать. Другие миры увидят могущество сектоидов и склонятся перед нами!
— Ты ошибаешься, девочка, — сказал я. — У вас нет никаких шансов. Уничтожение Чаки ничего не решает. Против Семьи Секта объединились все разумные расы Галактики, даже ваши потенциальные союзники — волки и закваки. Уже сейчас бои ведутся на территории ваших колоний. Атаки на другие земные миры полностью провалились! А бомбардировка Чаки… это самая главная ваша ошибка, Джулия. Может быть, мы и заворачиваем в красивые обертки жажду власти. Быть может, мы ничем не лучше вас. Но это не спасет Семью Секта — максимум через месяц в нашей Галактике не останется ни одного сектоида. А если и останутся — их будут показывать в зоопарке, как самые диковинные экземпляры…
— Думай как хочешь, Герман, — улыбнулась Джулия. — Но я верю в нашу победу. Не спрашивай как, но я считаю, что в нашей Галактике через месяц не останется ни одного человека! И именно вас, последних из вас будут держать в зоопарках.
— Зачем сектоидам все это? — вдруг с прорезавшейся горечью спросил я. — Черт возьми, вы единственная раса, которая практически не отличается от нас, мы могли бы стать добрыми друзьями, сотрудничать, вместе покорять космос…Так зачем?
— Это скучно, — ответила мило улыбаясь девчушка. Застенчиво поглядела на меня и пояснила:
— Дружить скучно. Все равно потом рассоримся…
Потом она спросила:
— Дядя, не угостите леденцом? На палочке?
— Не паясничай, — сказал я и поднялся.
— Я хочу есть, — капризно надула губки малышка. — И еще пи-пи!
— Пищедоставка в порядке, туалет функционирует, — я показал подбородком на маленькую неприметную дверцу. — Сможешь жить здесь целый месяц.
Дверь за мной захлопнулась, сопровождаемая отчаянным визгом и царапаньем детских ноготков о металл.
— Ублюдок! — закричала Джулия.
— Можешь пока поиграть! — устало произнес я.
Я долго не мог успокоиться. Непостижимо! Пересадить мозг взрослой женщины в тело девчонки… Что за извращенная психика у сектоидов? Нет, их надо не уничтожать, их необходимо лечить! Вот только где взять столько психиатрических лечебниц?
Рюмку за рюмкой я опрокидывал в рот, уже не чувствуя горького обжигающего вкуса водки. Молча наблюдал за хороводом далеких звезд и галактик и орал веселые песни. Все, что мог вспомнить. Все, что не сумел забыть. Иногда на мою голову находило неожиданное просветление, и я читал старые-старые стихи. Громко, с выражением, как когда-то в школе. Запивал стихи водкой и рассуждал о смысле жизни. Кажется, даже пытался позвонить Джулии, но не сумел.
Уснул.
Спал я долго, наверное, часов десять иди одиннадцать. Голова раскалывалась, мозг еще не был в состоянии твердо отличить сон от яви. А мне снилось что-то страшное: Джулия каким-то образом сумела выбраться из запертой каюты и теперь осторожно рыскала по яхте, поджидая момент, чтобы накинуться на меня сзади и перерезать горло.
Я даже на всякий случай взял в руки «Целитель» и, превозмогая боль в голове и заплетающиеся ноги, исследовал всю яхту. Подошел к каюте девочки, прислушался. Джулия тихо сопела, все-таки и ее сон сморил.
Я покачал головой. Может быть, вчера мне все приснилось? Пересаженные мозги… Неужели сектоиды так сильно развиты? Я не слышал ничего о подобных операциях у людей или других рас. Впрочем, это не значило, что такое невозможно.
В конце концов, уже вернувшись на мостик, я решил, что девчонка врет. А ее умение строить фразы, как у взрослой, и прочая дребедень — не более, чем отличная подготовка агента-сектоида. А может в Семье дети рано взрослеют?
Я выпил две таблетки антиалкоголя и откинулся в кресле, ощущая неземное блаженство — боль отходила.
Боль отходила, но с новой силой накатывали старые проблемы.
Что я собираюсь делать на Статике?
Я с тоской посмотрел на полупустую бутылку водки. И тут же одернул себя.
— Даже и не думай об этом, Герман, — громко сказал я. — Водка тебе никак не поможет.
Слова несколько приободрили меня, я отыскал пульт и включил стерео.
Хорошенькая ведущая, одетая в строгий черный костюм устремила на меня свои пронзительные зеленые глаза и произнесла:
— Концерт молодых рок-групп в поддержку наших воинов, которые сейчас бьются за свободу всей Галактики, продолжается! Я рада Вам представить еще один сложившийся квартет. Эти ребята знают, о чем поют! Поприветствуем же группу «Кофеин»!
Из темного зала раздались жиденькие аплодисменты, а потом на сцену — круглый деревянный постамент на открытом воздухе — вышли четверо в ярких разноцветных балахонах и с гитарами в руках.
Инга. Эдик.
Ребята с пляжа…
Алик.
Взгляд, сжигающий ненавистью…
Марина…
— Эта песня о памяти, — произнесла в микрофон она. — О том, что нельзя забывать. Мы посвящаем ее нашим мальчишкам, которые сейчас штурмуют миры сектоидов. И живым и уже мертвым…
Зрители зашумели. Раздались выкрики «Смерть ублюдкам!» и «Молодец, девочка!» Кто-то пронзительно свистел, заглушая слова.
С неба пошел черный голографический снег. Около земли он рассыпался на сотни маленьких искорок и превращался в туман, стелющийся между ног молодых музыкантов и зрителей.
— Мы победим! — выкрикнул Алик, чем несколько смазал впечатление от слов Марины. Впрочем, похоже только для меня — толпа была довольна.
Ребята заиграли, и я устроился в кресле поудобнее.
Будто от слов этой песни зависела моя судьба. Смогу я одолеть Рейнхарта и его шайку или нет…
Время не ждет, что-то не вышло, Глядя в свою телефонную книжку… Кого-то уже сто лет не слышно, Здесь ставим крест… Он уже никогда не придет!
Время не ждет, как в полуденной пробке Рассыпался бисер в картонной коробке, Она дарила нам свои феньки, Но их уже… Никто не найдет!
Нет, мне эта песня не поможет, но почему же я так цепляюсь за ее слова, зачем покачиваюсь в такт простой музыке, чем песня откликается в моем сердце?