– Да, – продолжал он, – читайте. Враг был предупрежден и подготовился. Не сделай я того, что сделал, – в эту минуту у северных ворот Рима стоял бы граф Витихис с десятью тысячами готов, завтра утром в устье Тибра вступил бы Тотила с флотом из Неаполя, а у восточных ворот стоял бы герцог Тулун с двадцатитысячным войском. Ну, а если бы хоть один волос упал с головы какого-либо гота, что было бы с Римом?

Все трое молчали пристыженные.

Наконец, Сильверий подошел к нему, раскрыв объятия.

– Ты спас всех нас, ты спас церковь и государство! Я никогда не сомневался в тебе!

– А я сомневался, – с благородным чистосердечием произнес Лициний. – Прости, великий римлянин. Но с этой минуты это копье, которое должно было пронзить тебя сегодня, навеки в твоей власти.

Он и Сцевола вышли из комнаты.

– Префект Рима, – сказал тогда Сильверий, – ты знаешь, я был честолюбив и стремился захватить в свои руки не только духовную власть, но и светскую. С этой минуты я отказываюсь от последней. Ты будешь вожаком, я повинуюсь тебе. Обещай только свободу римской церкви – свободное избрание папы.

– Конечно, конечно, – ответил Цетег.

Священник вышел с улыбкой на губах, но с тяжестью на сердце.

«Нет, – подумал Цетег, глядя вслед уходящим, – нет, не вам низвергнуть тирана – вы сами в нем нуждаетесь!»

Этот день был решительным в жизни Цетега, почти против воли он был поставлен в такое положение, о котором никогда даже не думал, которое иногда представлялось его уму только в смутных, туманных мечтаниях. Он увидел себя в эту минуту полным хозяином положения: обе главные партии – готское правительство и заговорщики катакомб – были в его руках. И в груди его вдруг со страшной силой проснулась страсть, потребность повелевать, быть первым, силой своего ума и энергии побеждать все, подчинять всех людей. Этот давно уже ко всему равнодушный, холодный, как лед, человек почувствовал вдруг, что и для него еще может в жизни найтись цель, ради которой можно отдать все силы и даже жизнь, и эта цель – быть императором Западной империи, императором всего римского мира.

Несколько месяцев назад, когда Сильверий и Рустициана тоже едва не против его воли привлекли его в заговор, эта мысль, точно мечта, тень, пронеслась в уме его. Но тогда он только смеялся над ней: он – император и восстановитель римского мирового государства! А почва Италии дрожит под ногами сотен тысяч готов, и на престоле в Равенне прочно сидит Теодорих, самый великий из королей варваров, слава которого наполнила весь мир. И если бы даже удалось сломить власть готов, то два государства – народ франков и Византия – тотчас протянут свои жадные руки за богатой добычей, два царства против одного человека! Он стоял одиноким столпом среди своего народа. Он хорошо знал и глубоко презирал своих соотечественников, недостойных потомков великих предков. Как смеялся он над грезами Лициния, Сцеволы и им подобных, что хотели восстановить времена республики с такими людьми!

Да, он был одинок. Но это-то и привлекало гордого честолюбца, и теперь, в минуту, когда три заговорщика уходили от него, мечты обратились в твердую решимость. Скрестив руки, быстро ходил он взад и вперед по комнате, точно лев в клетке, и говорил сам с собой:

«Да, имея за собой сильный народ, было бы нетрудно выгнать готов и не допустить франков и греков. Это мог бы сделать и другой. Но выполнить .это громадное дело одному, совершенно одному, с людьми без ума и воли, которые больше мешают, чем помогают, – одному обратить этих рабов в римлян, во властелинов земли, – это цель, ради которой стоит потрудиться. Создать новый народ, новое время, новый мир, одному, совершенно одному, только силой своего ума и воли, – этого не совершил еще ни один смертный. Да, Цетег, вот цель, для которой стоит жить и умереть. Уже одно стремление к такой цели делает бессмертным, и упасть с такой высоты – прекрасная смерть. Итак, за дело, с этой минуты – все мысли, все чувства посвящу ему. Благо мне, – я снова знаю, зачем живу!»

Глава II

Цетег принялся за дело. Чтобы повелевать Италией, сделаться ее императором, необходимо привлечь на свою сторону Рим. И префект легко достиг этого: высшее сословие почитало его, как главу заговорщиков, над духовенством он властвовал через Сильверия, который был правой рукой папы и имел полное основание ожидать, что по смерти этого больного старика сам будет избран его преемником. Низший класс он привлек своей щедростью, часто раздавая хлеб, устраивая любимые зрелища, но еще больше величественными предприятиями за счет готского правительства, которые доставляли постоянную работу многим тысячам населения. Работы эти имели целью укрепить «Вечный город», возобновить полуразвалившиеся от времени стены его, рвы и все остальное. Он сам составил прекрасный план этих укреплений и сам лично следил за тем, чтобы он был выполнен в точности.

Но для борьбы с готами и Византией недостаточно было только укрепить город, надо было иметь и защитников его – солдат. При Теодорихе римляне не принимались в войска, а в последнее время, после казни Боэция и Симмаха, им было запрещено даже иметь оружие. Конечно, Цетег не мог надеяться, что Амаласунта, вопреки воле своего великого отца и в ущерб готам, разрешит ему набрать войско из римлян. Но он нашел выход: попросил, чтобы она разрешила ему набрать самый незначительный отряд – всего в две тысячи человек – из римлян. Такой отряд, понятно, не мог бы быть опасным для власти готов, но римляне были бы так глубоко благодарны ей за эту тень доверия к ним, за этот намек на то, что и они принимают участие в защите Рима. Получив это разрешение, префект набрал две тысячи воинов, снабдил их прекрасным оружием и, как только они научились владеть им, отпустил их, а на их место набрал другие две тысячи, которые также, как только научились владеть оружием, были заменены новыми. Каждый раз отпускаемые люди получали «на память» полное вооружение, которое покупалось за счет префекта. Таким образом, хотя налицо в Риме было всегда только две тысячи воинов из римлян, но префект мог в любую минуту иметь большое, хорошо вооруженное и обученное войско, которое притом было вполне предано ему, потому что все знали, что префект за свой счет покупает им вооружение и удваивает жалование.

В то же время он поддерживал сношения и с Византией: старался обеспечить себе на случай нужды ее помощь, но вместе с тем заботился о том, чтобы византийское войско не было настолько сильным, чтобы победить самих римлян или остаться в Италии против его воли.

С другой стороны, он всеми силами старался ослабить могущество готов: он уверял правительство в полной безопасности и тем усыплял его бдительность, поддерживал борьбу партий среди готов. А партий у них было достаточно, самой сильной была партия могущественных Балтов, во главе которых стояли три герцога: Тулун, Ибба и Пинта; мало уступали Балтам Вользунги, во главе которых стоял герцог Гунтарис и граф Арагад; много было и других, которые неохотно уступали первенство Амалам. Кроме того, многие были недовольны тем, что престол занят ребенком, за которого правит женщина. Наконец, была сильная партия недовольных долгим миром, скучавших без войны; были также готы, недовольные мягким отношением правительства к римлянам. И только очень небольшое число лучших, самых благородных из готов поддерживало правительницу в ее стремлении поднять умственный уровень народа до высоты римлян.

Цетег старался, чтобы Амаласунта осталась во главе государства: при ее слабом, женском управлении недовольство и дробление на партии должно было увеличиться, и сила народа вместе с тем, падать. Больше всего боялся он, чтобы во главе готов не стал какой-либо энергичный, сильный человек, который сумел бы объединить силы. Вот почему его иногда сильно заботили проявления самостоятельности Аталариха, и он решил, что, если так пойдет дальше, придется устранить его с пути.

На Амаласунту он имел теперь безграничное влияние. Эта женщина, богато одаренная, с громадным честолюбием, хотела показать, что она может управлять государством не хуже самого способного мужчины. Это желание было в ней развито до болезненности.