Утром он оделся и собрался уходить.

– Куда ты? – спросила Христя.

– В управу. У нас сегодня съезд. Забыла?

Перед уходом он сказал:

– Вот что: не забудь своего обещания помолиться за меня, когда я умру.

Христя с недоумением взглянула на него.

– Может, ты пойдешь навестить Довбню? – спросил он на прощанье и, не дожидаясь ответа, ушел.

«А в самом деле надо пойти... Узнает ли он меня? Все равно. Может, ему легче станет, когда он увидит, что не все от него отвернулись».

Христя оделась и пошла в больницу.

Там ей сказали, что еще рано. Посетителей пускают к больным только после врачебного обхода. Христя решила обождать в больничном саду.

День вдался ясный, безветренный. Осеннее солнце еще сильно пригревало, но в тенистом саду было прохладно. Зеленая листва, ярко окрашенная золотом и багрянцем, напомнила издали диковинные цветы на деревьях.

Христя вошла в сад и села на скамейку. С другого конца доносился шум, по вычищенным дорожкам сновали больные в желтых халатах и белых колпаках. У Христи сердце замерло при виде этих несчастных, похожих на желтые тени.

«А может, он среди них?» – подумала она и пошла по дорожкам, заглядывая в лица встречным. Христя обошла весь сад, но Довбни нигде не было. Она снова вернулась на свое место, откуда хорошо виден был больничный двор.

Вот жалкая кляча приволокла возок, на котором лежал больной, прикрытый рядном. Голова и лицо его были забинтованы. За возком, понурившись, шла женщина, видно, жена больного. Четыре санитара несли на носилках человека с восковым лицом, который стонал. Кто-то выбежал из больницы с медицинским тазом в руках и плеснул из него в яму что-то красное. Кровь? Вдруг откуда-то выбежала полуголая женщина и, всплескивая ладонями, побежала на улицу. Кто-то закричал: «Куда же вы глядите? Сумасшедшая убежала! Ловите ее! Ловите!» И все погнались за ней. Немного спустя два человека вели ее за руки, а она, нагибаясь то к одному, то к другому, пыталась их укусить. Дойдя до калитки, один из провожатых толкнул ее во двор, раздался оглушительный хохот. А слуга громко жаловался на умалишенных, что с ними никак не справишься.

– Здоровы, проклятые! Известно, нечистая сила их обуяла!

Христе так страшно стало в этом месте, где скопилось столько несчастий, болезней и уродств, что она уже готова была убежать отсюда, но вспомнила про Довбню и снова пошла в больничную контору.

– Довбня? – спросил смотритель. – Был такой в белой горячке. Кажется, выздоровел. Сейчас.

Он прошел в соседнюю комнату и, возвратившись, сказал, что уж третий день, как Довбня выписался.

«Вот так собралась проведать... Где ж теперь искать его?» – с досадой подумала Христя.

С поникшей головой она медленно шла по улице, думая об умалишенной... Потом мысли ее незаметно перенеслись на Колесникова. Чудной он стал. Как бы не сошел с ума!

– А-а, Христя! Здорово, черноброва! – услышала она вдруг знакомый голос.

Христя подняла голову – перед ней стоял Проценко. Поблизости никого не было.

– Где ты была, моя старая любовь? – спросил он, заглядывая в ее грустные глаза.

– Я? В больницу ходила... проведать Довбню.

– Опоздала. Он еще дня три тому назад ушел из больницы.

– Там мне так и сказали. Где ж он теперь?

– Где? Верно, добрался до первого кабака и засел там. Что ты на меня так смотришь? А ты ничуть не изменилась. Еще похорошела. Пойдем, я провожу тебя.

– Когда никого нет поблизости, можно и проводить, – промолвила Христя, ускоряя шаг.

– Чудная ты! Был когда-то вольной птицей, да отрезали крылья.

– Значит, нашлась такая, – усмехнулась она.

Некоторое время шли молча.

– Что ж вас нигде не видно? То, бывало, забегали к Константину Петровичу, а теперь – ни ногой.

– Мошенник твой Константин Петрович! Плут! – Христя подняла на него удивленные глаза. – Украл земские деньги, имение себе купил. Да какое? Веселый Кут. В земской кассе двадцати тысяч не досчитали. Сегодня такое творится в земстве, что только держись. Под суд его отдали.

У Христи закружилась голова, перед глазами пошли зеленые круги. Теперь все ей стало понятно – и причина дурного настроения Колесника, и его странные речи.

Ей казалось, что земля под ней колышется. Она чуть не бежала, но была уверена, что еле переставляет ноги.

– Отчего ты так летишь? – спросил Проценко.

Она остановилась перевести дыхание.

– Дошло до тебя наконец? – злорадно усмехаясь, спросил Проценко. – Теперь снова на распутье? Знаешь что? Если не хочешь пропасть, брось своего старого друга да нанимайся к моей жене в горничные. Только ни гугу! Хорошо тебе будет. Я все помню, Христя. Мне хочется тебе чем-нибудь услужить.

Перед ее глазами померкнул свет.

– Прочь от меня, ирод! Сатана! – крикнула она и пустилась бежать без оглядки.

Она ничего не чувствовала, не видела, как Проценко бросился вслед за нею, едко сказал:

– Ну-у! Я ж доберусь до тебя, шлюха!

Из подворотни одного дома выскочила собака и погналась за ней. Да разве догонишь ее?

– Это что за лисичка так бежит? – крикнул кто-то.

– Федор! А ну догони! – крикнул один извозчик другому.

– Поедем.

И они пустились за ней вдогонку.

А Христя все бежит без оглядки. Вот и крыльцо ее дома.

Двери тут обычно заперты – надо позвонить, чтобы открыли. Христя забыла об этом и резко рванула ручку двери. На этот раз она не была заперта и с грохотом распахнулась. Христя бросилась вперед, но тотчас же остановилась как вкопанная...

Перед нею на толстом шнуре висел... Колесник. Христя пошатнулась, крикнула и упала навзничь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Где я? – были первые ее слова, когда она очнулась.

Кругом тихо, темно. Что-то шелестит под нею. Да это же солома. Откуда она взялась? Вверху что-то смутно сереет. Господи! Что с ней случилось?

Христя поднялась, в ушах у нее звенело. От слабости она снова легла... что-то пробежало по лицу.

Как безумная, вскочила Христя и сразу все вспомнила. Она видит перед собой Проценко, вот он шепчет: «Добра тебе желаю – иди ко мне в горничные»... Потом вспомнилось ей, как бежала... как увидела висевшего Колесника...

Как же она очутилась здесь, в этой мрачной дыре? Этого Христя никак не могла вспомнить.

Ощупью пробралась она к окошку. Потянулась к нему руками – но не достать.

Она поднимается на цыпочках, машет рукой и ударяется в железную решетку.

Да это же тюрьма! Она – в тюрьме! За что! Рыданья душили ее. Верно, что-то дурное сделала, если ее бросили сюда.

Слезы градом покатились из ее глаз. Долго она плакала, уткнувшись лицом в солому, потом впала в сонное забытье. Когда проснулась, сквозь железную решетку уже пробились первые лучи солнца, и веселые зайчики мелькали на грязной соломе. Стены, покрытые плесенью и черными пятнами, казалось, надвигались на нее, чтобы задушить. Издали доносился приглушенный шум.

Потом что-то задребезжало у нее над головой, и дверь в камеру растворилась.

– Эй, ты! Спишь там или очумела? – окликнул ее грубый голос. – По-барски почивать изволишь. Подь сюда!

Христя поднялась. У дверей стоял стражник.

– Да живей, живей! Что, словно неживая!

Христя покорно пошла за ним, с ужасом думая, на какую еще муку ее ведут.

Ее ввели в какую-то большую комнату.

– Посиди здесь и обожди. Сейчас пристав выйдет.

Теперь только Христя сообразила, что она была в полицейском участке. Каково же было ее удивление, когда она увидела вошедшего Кныша!

– А, это ты, певунья! – сказал он. – Что ж, ты хорошо выспалась в моей опочивальне? В ней тихо и мягко, не то что на перине у Колесника.

Христя заплакала.

– Чего же ты плачешь? Я же тебя не бью. Перестань. Скажи лучше, что ты знаешь про Колесника. От чего он повесился? Может, сама и помогла?

– Кабы знала, что такое случится, я б из дому не выходила.

– Где ж ты была?