Иллюзии растаяли быстро. Первого сентября все пошли в школу, и мойки опустели. Только к обеду Белый понял, что случилось. Прибежал к Мэйсону, чтобы доложить о конце сезона, но услышал все то же:

- Кого колышет? Скоро мороз, зима, никаких моек, козе понятно. А тебя бригадиром зачем поставили? Чтобы ты общак подпитывал. А откуда ты двести пятьдесят в день открутишь, твои дела. Чеши лохов, лови за язык, делай подставы. А не можешь, я вон Хрома вместо тебя назначу.

Через неделю даже старшеклассники, завидев восьмиклассника Белого, сломя голову неслись на другой конец школы, лишь бы случайно с ним не столкнуться. Любой случайный толчок или неосторожное слово мгновено превращались в весомый штраф. Белый сам провоцировал, толкался, задирался, а за спиной у него толпилась кодла. В каждом классе находилась хотя бы пара гаденышей, готовых доносить Белому, кто и что про него сказал. Всем шибко разговорчивым устраивалась разборка с побоями и назначался выкуп, именуемый штрафом. Били регулярно до тех пор, пока парень не откупался. Если долго тянул, включали счетчик: ежедневно к сумме "долга" прибавлялось ещё столько же. Каждый школяр знал, что дергаться бесполезно, ведь за спиной Белого стоит целая криминальная группировка во главе с вором в законе по кличке Ижевский.

В то же время усиленно всем внушалось: кто донесет учителям, родителям или, не дай бог, ментам, тот - стукач, самый поганый и ничтожный человечишко, изгой. Всю жизнь его будут чуханить, как лося рогатого и последнего петуха. Воровская мораль быстро въедалась в школьные нравы.

Учиться Белый не бросил, хоть, вроде, оно уже было и ни к чему. Просто помнил слова Мэйсона про глупого Тарзая, которого из пятого класса выгнали. Чуял, что девять классов надо вытянуть, и даже примерно понимал, почему: чтобы менты не вязались, мол, не учишься и не работаешь. А учиться было легко. Учителя махнули рукой, ставили тройки и даже четверки, лишь бы уроков не срывал.

К весне нашел (не сам, конечно, пацаны придумали) настоящее поле для большого рэкета. Начал на вокзале бомбить мелких "челноков". Приезжали из городишек и сел мелкие торговцы, закупали на местных рынках всякое тряпье, аудиокассеты, жвачку и тому подобное, везли в свои Нижние Головешки, чтоб маленько подзаработать. Тут и подлавливали их ребята Белого. Сидит глупый мужик возле камеры хранения, пакует баулы, а его уже пасут.

Что везешь? А куда? Тут у тебя, мужик, тыщ на пятнадцать товару, отстегни десять процентов. А то, топчешь, понимаешь, нашу родную екатеринбургскую землю, плюешь и окурки бросаешь, зашибаешь деньгу, а тут народ прозябает. Ты, конечно, мужик, можешь и не платить, но ведь через неделю, небось, снова припрешься? А до вагона своего как барахло понесешь? Милицейскую охрану вызовешь?

Мужики шли пятнами, сжимали кулаки, но, как правило, понимали, что лучше откупиться. Были и такие, что давили на совесть, что дети малые, зарплату не платят, жена болеет и прочие такие сопли развозили. Но Белого на жалость не возьмешь.

- Кого колышет? Смотри, дети сиротками останутся, а баба вдовой.

Случалось, что и не платили, ножи вытаскивали. В таких случаях приходилось идти на попятный. Но таких единицы встречались. В основном торговлей занимался народ тихий, интеллигентный, на рожон не лез. А вот с бабами лучше было не связываться. Мужику-то орать стыдно, лучше деньги отдаст, а баба сразу визжит дурным голосом. Через минуту весь вокзал соберется, и наряд милиции впереди.

Потом Белого и пару его подельников забрали в милицию. Слишком глаза намозолили, да и, видать, кто-то настучал. Но выкрутились, их же не с поличным брали, а прямо на входе остановили, попросили документы и предложили следовать. Белый к такому обороту давно был готов, уроки Мэйсона помнил, маленько покачал права. Потом вызвали родителей, провели профилактическую беседу, да и отпустили. На учет, правда, поставили.

Когда через пару дней Белый с кодлой снова сунулся на вокзал, сразу почувствовал, что за ним приглядывают. Буквально пару шагов сделали по залу ожидания, даже не осмотрелись толком, а уже за спиной замаячила пара милиционеров. Пришлось срочно сматываться. Зашли с другого конца, через перрон в камеру хранения, а там прямо у дверей милиционер на стуле сидит, прямо так глазами и впился.

Понес Белый печаль свою все тому же Мэйсону. А тот обозвал всяко и приказал больше на вокзал не соваться. Оказывается, рэкетиры, которые вокзальным киоскам крышу дают, тоже очень недовольны их набегами. Мол, мы бы и сами так всех доили. А теперь из-за этих сопляков и нам жизни никакой. Но, поскольку принадлежали они к той же группировке Ижака и с Чумовым состояли в корифанских отношениях, разрешили молодым ежикам трясти старушню, которая с поставленных на землю ящиков торгует всякой мелочевкой. Только не буреть, старух не разгонять.

Такой подарок Белый справедливо расценил, как подарок судьбы, высокое доверие и чрезвычайную милость. Так и стал старушачьим пастухом. Тут и экзамены за девятый класс подкатили. Спихнул на тройки и пошел во взрослую бандитскую жизнь. Привык уже вымогать, научился смотреть страшным взглядом, нападать со спины и пинать впятером одного. Короче, стал законченной сволочью.

Старух пасти - хитрости никакой. Подошел и объявил: по двадцатке с рыла. Какая бабка завыступала, мол, пошел отсель, у той берешь с ящика колбасу и идешь. Так сказать, натуроплата. К полночи и денежкой разживешься, и выпивки с закуской напасешь полные руки. Правда, положенное Мэйсону отдай. Погода плохая, старух нет, значит, из вчерашней дани отдели.

Потом старух от вокзала милиция разогнала - антисанитария и вид портят. Перебежало все бабье на уличный рынок, стало в ночную смену за прилавком кантоваться. Ну, куда олени, туда, понятно, и волки с шакалами. Так вот и пришлось Белому стать ночным надзиралой. Потихоньку наскреб на подержанную машинешку, а все равно не тот размах. Пора бы более наваристый участок получить, но постоянно приходят с зоны, отсидев свое, голодные урки и получают в синие, как баклажаны, татуированные лапы самые смачные куски. Дескать, заслужили, настрадались, имеют право отожраться, нагулять сальцо.