- Я дальше не пойду. Шоссе и железная дорога опять выскакивают на север, так что придется вам топать по полю. Идите прямо вон на ту красную звезду. Через полмили отсюда будет перешеек. Он всего-то шириной с четверть мили; чтоб не промахнуться, запомните, что справа от него буковая роща, а слева холмик. Идите дальше по прямой так с полмили, и выйдете на проселочную дорогу. Там уж вы в республике, шагайте, куда хотите.

Они вгляделись в ночную даль. Летнее небо просветлело от звезд, и луна была яркая и большая, как жестяной таз. На обширной равнине нигде не мерцал огонек. Стояла полная тишина. Фредди прошептал:

- А патруль не может заехать на перешеек?

- Еще как может! Иной раз, если их очень разозлить, они миль двадцать проедут по южной территории, пока не бросят погоню. А нынче они злые. Идите медленно и главное, не шумите. Я вам больше ничем не помогу. Да хранит вас Господь! Главное, ни звука. Слышите собаку?

Они в самом деле услышали лай.

- Эта собака в трех милях отсюда.

Когда они повернулись, он уже исчез, словно призрак или эльф.

Они сели на траву отдохнуть, положив мертвого юношу между собой. Джо прошептал, что вот-де честный ирландец, и если он, Джо, благополучно доберется до дома, то непременно пошлет его жене в подарок полдюжины "кельтских корсетов". Курить они не решались. В такую ясную ночь огонек сигареты виден за милю. Вдалеке собака по-прежнему лаяла на луну. Фредди наклонился над безымянным юношей и стал его разглядывать, насколько позволял лунный свет. Застывшие глаза смотрели на небо. Волосы были черные и блестящие. Нос широкий, с крупными ноздрями. Открытые, будто в улыбке, губы обнажили красивые белые зубы.

- Помнишь Гарри де Лейси? - прошептал Фредди. - Погиб в двадцатом в засаде у Фингласа. Этот парень на него здорово похож

Джо наклонился над юношей:

- Что-то есть. Я на днях видел Тони, брата Гарри. Он служит в Дублинской корпорации.

- Мы даже не знаем, как зовут этого парня, - снова зашептал Фредди. Надо его обыскать. Если придется бежать, надо, чтоб его трудно было опознать.

Они прошлись по карманам юноши. У него был "уэбли" сорок пятого калибра и шесть запасных патронов. Вспомнив про "питер" в кармане Фредди, Джо быстро сунул "уэбли" с патронами себе в карман. Совместными усилиями они извлекли также дешевый бумажник, несколько исписанных листков, голубой носовой платок, пачку сигарет, спички, мелочь, ключ, расческу, авторучку, ножик, часы. Чиркать спичкой не рискнули, а при свете луны прочесть что-либо из бумаг было невозможно, так что они завернули все имущество в голубой носовой платок и погребли под камнями у подножия троса, крепившего один из телеграфных столбов на железнодорожной насыпи. Затем Фредди провел мысленную линию, соединившую ближайшее одинокое дерево, рощицу подальше и красную звезду, и они побрели через поле, взяв труп под мышки и за ноги.

Идти было трудно, и продвигались они крайне медленно, напряженно вслушиваясь, тяжело дыша и часто отдыхая. Они ведь были не молоды, а мертвое тело - груз не из легких. На каждом привале юношу укладывали между собой на росистую траву. Когда, задыхаясь от тяжести, они остановились в первый раз, Джо сорвал с себя воротник и галстук и прошептал, плюхнувшись на спину рядом с растянувшимся на траве Фредди:

- Где ты взял этот "питер"?

- Он у меня уже тридцать пять лет.

- Если нас остановят, будешь стрелять?

- До последней пули!

- Так держать! - прошептал Джо.

От возмущения Фредди сел.

- А ты сомневался? Неужто ты думал, что я на пять лет сяду в белфастскую тюрьму?

После некоторого колебания Джо ответил примирительным тоном:

- В старые времена я б тебя не спросил. Но мы, сам знаешь, не молодеем.

Фредди снова лег. Он немного помолчал, а потом, обращаясь не столько к Джо, сколько к звездному небу, сказал:

- Я тебя не виню. Когда юность проходит, нам начинает казаться, что мир прекрасен. Ты только забыл, что ближе к старости от него тошнит. Теперь умереть было бы нетрудно. Джо!

- Что?

- Ты читал "Фауста"?

- Я оперу видел в "Гэйэти". Два раза.

- Опера - ерунда. Там Фауст всегда такой солидный старик с бакенбардами. Чушь какая-то. На кой черт этому старому хрычу молодость, раз уж он стал философом и мудрецом. Я все прочел про Фауста, все, что мог. Я раньше думал, что у Гёте Фауст зря погубил девушку. Я думал, раз уж Фауст чародей и волшебник, то ему под силу сделать так, что любая его полюбит и при этом будет цела-невредима. Но потом, как стал постарше, я понял, что Гёте прав. В этом вся суть. Нет такого волшебства, чтоб обмануть устройство мира. Господь создал мир и плоть, а дьявол его надул, и уж тут ничего не поделаешь.

- Волшебства не бывает! - самодовольно произнес Джо.

Фредди тихо и горько усмехнулся:

- Я этим делом специально интересовался, когда держал магазин всяких фокусов и хитростей в Манчестере. И волшебство изучал, и черную магию, и телепатию, и гипноз, и спиритизм. Знаю даже, как служить "черную мессу". Он хихикнул. - Как-то раз во время войны, поздно ночью, нарисовал я на полу магазина меловой круг. В городе было затемнение, на улицах никого, кроме дежурных добровольцев. Вдруг сирена. Потом бомбы и зенитки - бах! бах! Я набрал воздуха и давай дьявола звать. И что ты думаешь? Рядом с нами сразу несколько домов - хлоп, и как не бывало. Ты веришь в дьявола?

- Ну знаешь! - уклончиво засмеялся Джо, словно не желая никого обидеть. - Не в хвостатого же с рогами!

- Он существует, - прошептал Фредди. - Весь мир - его шарманка. Плати - и получай свою песенку, точно как игрушки в моем магазине. Где тебе это понять! Дурак ты, братец.

Он помолчал и добавил виновато:

- Я тебе пытаюсь растолковать, почему я стянул у тебя облигации.

- Про это не думай, - сказал Джо и поспешно добавил: - Пока.

- У меня ничего не вышло, - продолжал Фредди, - потому что ты гангстер почище меня.

Он сел и заглянул в лицо юноши, обращенное к звездам. Джо тоже сел. Вероятно, еще думая о дьяволе, он прошептал:

- Я никогда никому не делал дурного.

- А то, что ты живешь на свете?

- В первую пятницу каждого месяца исповедуюсь и причащаюсь. Каждый год хожу в Лоу-Дерг. Это настоящее паломничество, без поблажек. Три дня поста, и молишься на холодных камнях. Если еще дождь, бывало, промокнешь до нитки. Когда пробьет мой час, это мне зачтется.