-- Ну, как живешь? -- спросил он, снова погружаясь в тесное кресло.
-- Да вот -- как видишь,-- ответил Лев.-- Сейчас будет чай. Если ты голоден, у меня есть колбаса.
Серафим отказался, обстоятельно высморкался и заговорил о Берлине.
-- Перещеголяли Америку,-- сказал он.-- Какое движение на улицах. Город изменился чрезвычайно. Я, знаешь, приезжал сюда в двадцать четвертом году.
-- Я тогда жил в Праге,-- сказал Лев.
-- Вот как,-- сказал Серафим.
Молчание. Оба смотрели на чайник, точно ожидая от него чуда.
-- Скоро закипит,-- сказал Лев.-- Возьми пока этих карамелек.
Серафим взял, у него задвигалась левая щека. Лев все не решался сесть: сесть значило расположиться к беседе,-- он предпочитал стоять или слоняться между кроватью и столом. На бесцветном ковре было рассыпано несколько хвойных игл. Вдруг легкое шипение прекратилось.
-- Потух немец,-- сказал Серафим.
-- Это мы сейчас,-- заторопился Лев,-- это мы сейчас.
Но спирта в бутылке больше не оказалось. "Какая история... Я, знаешь, попрошу у хозяйки".
Он вышел в коридор, направляясь в сторону хозяйских апартаментов. Идиотство. Знал, что нужно купить... Дали бы в долг. И забыл. Он постучал в дверь. Никого. Ноль внимания, фунт презрения. Почему она вспомнилась, эта школьная прибаутка. Постучал еще раз. Все темно. Ушла. Он пробрался к кухне. Кухня была предусмотрительно заперта.
Лев постоял в темном коридоре, думая не столько о спирте, сколько о том, какое это облегчение побыть минуту одному и как мучительно возвращаться в напряженную комнату, где плотно сидит чужой человек. О чем говорить? Статья о Фарадее в старом номере немецкого журнала. Нет, не то. Когда он вернулся, Серафим стоял у этажерки и разглядывал потрепанные, несчастные на вид книги.
-- Вот история,-- сказал Лев.-- Прямо обидно. Ты ради Бога прости. Может быть...
(Может быть, вода была на краю кипения? Нет. Едва теплая.)
-- Ерунда,-- сказал Серафим.-- Я, признаться, небольшой любитель чаю. Ты что, много читаешь?
(Спуститься в кабак за пивом? Не хватит, не дадут. Черт знает что, на конфеты ухлопал, на елку.)
-- Да, читаю,-- сказал он вслух.-- Ах, как это неприятно, как неприятно. Если бы хозяйка...
-- Брось,-- сказал Серафим.-- Обойдемся. Вот, значит, какие дела. Да. А как вообще? Здоровье как? Здоров? Самое главное -- здоровье. А я вот мало читаю,-- продолжал он, косясь на этажерку.-- Все некогда. На днях в поезде мне попалась под руку...
Из коридора донесся телефонный звон.
-- Прости,-- сказал Лев.-- Ешь,-- вот тут сухари, карамели. Я сейчас.-- Он поспешно вышел.
-- Что это вы, синьор?-- сказал в телефон голос Лещеева.-Что это, право? Что случилось? Больны? Что? Не слышу. Громче. "Непредвиденное дело,-- ответил Лев.-- Я же передавал". "Передавал, передавал. Ну что вы, действительно. Праздник, вино куплено, жена вам подарок приготовила". "Не могу,-- сказал Лев.-- Мне очень самому..." "Вот чудак! Послушайте, развяжитесь там с вашим делом,-- и мы к вам. Фуксы тоже здесь, Или, знаете, еще лучше, айда к нам. А? Оля, молчи, не слышу. Что вы говорите?" "Не могу, у меня... Одним словом, я занят". Лещеев выругался. "До свидания",-- неловко сказал Лев в уже мертвую трубку.
Теперь Серафим разглядывал не книги, а картину на стене.
-- По делу. Надоедливый,-- проговорил морщась Лев.-Прости, пожалуйста.
-- Много у тебя дел?-- спросил Серафим, не сводя глаз с олеографии, изображавшей женщину в красном и черного, как сажа, пуделя.
-- Да, зарабатываю, статьи, всякая всячина,-неопределенно ответил Лев.-- А ты,-- ты, значит, ненадолго сюда?
-- Завтра, вероятно, уеду. Я и сейчас к тебе ненадолго. Мне еще сегодня нужно...
-- Садись,-- что же ты...
Серафим сел. Помолчали. Обоим хотелось пить.
-- Насчет книг,-- сказал Серафим.-- То да се. Нет времени. Вот в поезде... случайно попалась... От нечего делать прочел. Роман. Ерунда, конечно, но довольно занятно, о кровосмесительстве. Ну-с...
Он обстоятельно рассказал содержание. Лев кивал, смотрел на его солидный серый костюм, на большие гладкие щеки, смотрел и думал: "Неужели надо было спустя десять лет опять встретиться с братом только для того, чтобы обсуждать пошлейшую книжку Леонарда Франка?
Ему вовсе не интересно об этом говорить, и мне вовсе не интересно слушать. О чем я хотел заговорить? Какой мучительный вечер".
-- Помню, читал. Да, это теперь модная тема. Ешь конфеты. Мне так совестно, что нет чаю. Ты, говоришь, нашел, что Берлин очень изменился. (Не то. Об этом уже было.)
-- Американизация,-- ответил Серафим.-- Движение. Замечательные дома.
Пауза.
-- Я хотел спросить тебя,-- судорожно сказал Лев.-- Это не совсем твоя область, но вот -- здесь, в журнале... Я не все понял. Вот это, например. Эти его опыты.
Серафим взял журнал и стал объяснять. "Что же тут непонятного? До образования магнитного поля,-- ты знаешь, что такое магнитное поле? -- ну вот, до его образования существует так называемое поле электрическое. Его силовые линии расположены в плоскостях, которые проходят через вибратор. Заметь, что, по учению Фарадея, магнитная линия представляется замкнутым кольцом. Между тем как электрическая всегда разомкнута,-- дай мне карандаш,-- впрочем, у меня есть,-спасибо, спасибо, у меня есть".
Он долго объяснял, чертил что-то, и Лев смиренно кивал. О Юнге, о Максвелле, о Герце. Прямо доклад. Потом он попросил стакан воды.
-- А мне, знаешь, пора,-- сказал он, облизываясь и ставя стакан обратно на стол.-- Пора.-- Он вынул откуда-то из живота толстые часы.-- Да, пора.
-- Что ты, посиди еще,-- пробормотал Лев, но Серафим покачал головой и встал, оттягивая книзу жилет. Его взгляд снова уставился на олеографию: женщина в красном и черный пудель.
-- Ты не помнишь, как его звали?-- сказал он, впервые за весь вечер непритворно улыбнувшись.
-- Кого? -- спросил Лев.
-- Помнишь,-- Тихотский приходил к нам на дачу с пуделем. Как звали пуделя?
-- Позволь,-- сказал Лев.-- Позволь. Да, действительно... Я сейчас вспомню.
-- Черный такой,-- сказал Серафим.-- Очень похож. Куда ты мое пальто... Ах, вот. Уже.
-- У меня тоже выскочило из головы,-- проговорил Лев.-- В самом деле, как его звали?
-- Ну, черт с ним. Я пошел. Ну-с... Очень был рад тебя повидать...-- Он ловко, несмотря на свою грузность, надел пальто.