Уже темнело, когда я добрался до леса. Там росли могучие сосны и ели. Вокруг бурелом. Видно, люди давно не посещали это место. На ночлег устроился в яме под вывернутой ветром елью. Мощный пласт дернины и сплетенных корней упавшего гиганта нависал над ямой, защищая ее от ветра и дождя. В яме было сухо и тепло. Я завидовал медведю: лежал бы в этой берлоге всю зиму до теплых лучших дней и кушать не надо. Всю ночь лил дождь, а утром оказалось, что вода поднялась. Напрасными были попытки уйти с острова.

Днем небо прояснилось, и начало подмораживать. Ночью мороз усилился. Я несколько раз просыпался от холода, выползал из берлоги, и бегал вокруг, чтобы согреться. К утру вода покрылась льдом, и мне удалось выбраться на сухое место. Лес оказался светлым сосняком без подлеска. Лишь смерзшийся вереск шуршал под ногами.

Надо возвращаться, в этих безлюдных болотах я погибну. Теперь я отсыпался в крестьянских погребах. Из-за близости грунтовых вод погреба всей деревни располагались на бугре за околицей. Ночью туда уже никто не наведывался. В погребах было тепло и сухо. Подкреплялся заготовленной на зиму морковью и брюквой.

Почему-то направился я в свои Ляховичи: а вдруг весь кошмар последнего года мне приснился и дома меня ждут родные? Пользуясь ранними осенними сумерками, я незамеченным пробрался к дому. Наш огород густо зарос вы

сокими сорняками. Отсюда, оставаясь незамеченным, можно было наблюдать за тем, что делается в соседних домах. В нашем доме - темно и тихо. Но рядом в доме светились все окна, как в мирное время. Оттуда то и дело выбегали немецкие солдаты, слышна была громкая немецкая речь. Было довольно тепло. Накрывшись байковым одеялом, я согрелся и задремал.

Проснулся за полночь. Огни в соседнем доме погасли, сквозь редкие тучи проглянула луна. Согнувшись и озираясь по сторонам, я подкрался через наш двор и вошел в дом. Из прежней обстановки ничего не сохранилось. Во всех комнатах - нары в два яруса. На них свежая солома. Видно, одни солдаты уехали, а другие еще не прибыли. До утра я проспал в тепле среди родных стен. Не хотелось думать, что ночью могут нагрянуть немцы. Эта последняя ночь в своем доме придала мне силы бороться за жизнь, которую официальный Берлин у меня уже отнял.

На рассвете я постучался к соседям. Это были татары, с которыми евреи мирно жили в местечках в течение многих столетий. Хозяин Якуб Мурзич с трудом узнал меня. Не говоря ни слова, провел в каморку и дал поесть. Оказывается, оставшихся евреев убили в конце лета. Вечером Якуб вывел меня за город, и утром следующего дня я уже был у Володи Таргонского в Баранови-чах. Он советовал идти на запад: за Сло-нимом, говорят, в лесах много партизан.

На полпути в Слоним - Полонка. Задами я пробрался в избу к Аньцутам соседям моих родственников. Они рассказали подробности: евреев Полонки расстреляли весной 1942 года. Бабушка Мерча подожгла свой дом. Спички единственное оружие, оказавшееся у старушки. Она предпочитала сгореть заживо вместе со своим имуществом. Полицаи потушили огонь, а бабушку поволокли на расстрел, притом ее так били, что местами сквозь окровавленное тело видны были кости. Доба где-то спряталась, но, узнав про судьбу семьи, сама побежала к месту расстрела - не хотела жить.

В Слониме полно было немцев, но ни они, ни полицаи не обратили на меня внимания. Ночевал я на чердаке полусгоревшего еврейского дома. За городом лучшей показалась мне дорога, ведущая на северо-запад в сторону Липичанской пущи. По шоссе сновали грузовики с немцами, на мундирах - эсэсовские эмблемы. Но на остановившемся у обочины грузовике заговорили по-украински. Неужели это "украинское войско" в эсэсовской форме? На очередном перекрестке меня задержал украинец-часовой.

- Документы! - потребовал он.

Я вспомнил свой "арийский" паспорт, которым впервые придется воспользоваться. Поможет ли он мне? Солдат внимательно сличил фотографию с оригиналом и отпустил меня. Так же благополучно прошла проверка и в других местах. Но свернуть в сторону от шоссе я уже не мог. На горизонте маячили конные разъезды "украинско-эсэсовской армии". Выходит, опоздал. В октябре 1942 года масса украинских, литовских и белорусских полицаев выплеснулась на дороги Западной Белоруссии. Огромный невод сжимался, гнал партизан в его середину, где их, по замыслам стратегов в Берлине, должны были полностью уничтожить.

Под вечер я зашел к солтысу очередной деревни. Моя легенда: последнее время жил в Слониме, осиротел, иду к родственникам. Солтыс направил меня на ночлег к одинокой старушке. В тот день у нее гостила сестра из деревни Золотеево, за местечком Деречин. Сестра хозяйки предложила мне пожить у нее. Она живёт только с мужем, детей дома нет. Им нужен пастушок. Я, конечно, согласился. Назавтра я запряг коня, усадил старушку и, взяв вожжи, уселся на облучке, как подобает мужику. На выезде из Деречина к нам подошел полицай:

- Здравствуй, мама, кого везешь? - обратился он к старушке.

Она рассказала сыну, что взяла к себе сироту, поскольку она и муж не в состоянии управиться с хозяйством. Полицай зло посмотрел на меня:

- Не надо вам никакого помощника, сами управитесь, а ты, - обратился он ко мне, - пойдешь со мной.

Вскоре мы оказались перед комендатурой местной жандармерии и полиции. В этом двухэтажном деревянном здании размещалось раньше лесничество. Теперь его обнесли высокой стеной из двух рядов бревен, между которыми насыпали земли. Весь участок огородили колючей проволокой. На углах - дзоты с накатами бревен, в амбразурах пулеметы. Гитлеровцы хорошо укрепились.

Полицай оставил меня под присмотром часового, а сам пошел докладывать начальству, что задержал подозрительного. Через несколько минут он вернулся, вместе со мной поднялся на второй этаж, втолкнул меня в какую-то дверь, а сам остался в коридоре. В комнате стоял невысокий чернявый, с заметным брюшком, немец в форме СД, а рядом - переводчик в гражданском рослый австриец, оставшийся в этой местности после Первой мировой войны. Выслушав мою легенду (я прикинулся, что немецкого языка не знаю), переводчик и немец, внимательно осмотрев мой паспорт, дали указание войту устроить меня на ночлег у местных жителей. Я - свободен.

За ночь выпал снег и ударил мороз. Куда мне, ослабевшему от голода и холода одинокому мальчишке, податься? Облава против партизан продолжается, горят белорусские деревни. Будь что будет, пойду опять к немцу.

- Паночку, не нашел свою тетю, уехала, дайте какую-нибудь работу, попросил я.

- Работа, арбайт? Гут, гут.

Немец сел за стол, что-то напечатал на машинке:

- Иди к зондерфюреру, он даст тебе работу.

Завернув за угол, оглянулся я и пробежал глазами текст. Там было: "Предоставить работу бездомному". Для начала совсем неплохо.

Зондерфюрер оказался молодым, симпатичным на вид оберлейтенантом вермахта. Убедившись, что я его не понимаю, он открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:

- Ирена!

Вошла смазливая девчонка лет восемнадцати, выполнявшая здесь роль домохозяйки и делившая с зондерфюрером постель. Она передала мне приказ немца являться сюда ежедневно на работу. Хозяйство немца состояло из награбленного в партизанской деревне коня, коровы, свиней и гусей. Мне надо было варить картошку свиньям, раздавать корм, убирать навоз. Зондерфюрер, как истый немец крестьянского корня, сам доил корову. В его основные обязанности входило руководство заготовкой для Германии леса и сельхозпродуктов - занятие лучшее, чем воевать на фронте. По его распоряжению мне выделили квартиру для ночлега.

Управившись с работой, я садился на кухне в углу за печью, и ждал, когда Ирена даст мне поесть из того, что осталось после господской трапезы. К зондерфюреру иногда приходили в гости жандармы. После выпивки голоса становились громче. Хозяин был уверен, что я не понимаю их, и они не стеснялись. Из разговоров я понял, что дела на фронте у немцев неважные.

К Ирене приходила бабушка. Она стучала посохом о пол и кричала: