Да изженутся из столицы моей певцы польские и плясавицы богемские! Они питались потом моего доброго парода. Богатства мои бесчисленны: да идет един из вас и и::

рубежах женолюбивых греков обменит их на злато, и серебро, и сельские изделия. Познаю мудрость Миродара: все мое - не есть мое, а моего народа; я страж верховный и распорядитель его сокровищ".

Так вещал Любослав, и сопутники восслали молитвы к богу милосердия за премену сердца его, толико вожделенную.

О, колико могущественна любовь в сердцах открытых, в душах мечтами невозмущенных!

Златовидное солнце бросало уже багряные лучи свои на вершины дубов и вязов, и князь, среди мрачной дубравы, совсем неожиданно узрел селение многолюдное. Там, где дикие вепри и медведи основали древле жилище свое, ныне ликовали мирные пастыри и оратаи. Старцы, увенчанные класами пшеницы, возлежали при корнях древесных. Юноши и девы веселились в плясках отцов своих. Отроки, украшенные цветами сельскими, стояли подле старцев с сосудами меда пенистого. Сладкие звуки свирелей окрест раздавались.

Един от старейших, узрев прибытие воинов незнаемых, вещал: "Кто бы вы ни были, странные витязи, воссядьте с нами. Се день торжества по окончании жатвы; се день благодарности нашей к богу милосердному и к князю Любославу, ущедрившему нас миром и счастием!"

Едва произнес он слова сии, сонм юношей возгремел в пении: "Да будет первая хвала богу великому и всеблагому, вторая - князю мудрому и милостивому. Долго стенали мы под тяжестию лат железных и не могли воззреть на солнце божие из-под тени шлемов наших. Се повелел владыка Туровский, и мы паки в объятиях родства, дружбы и отчизны".

Девы ответствовали им кротким, упоевающим пением:

"Долго сердца наши жертвовали тоске о вашем возвращении. Тонки и ломки стебли розы и лилии; настанет буря свирепая, куда они преклонят распускающиеся недра свои, если широколиственный дуб не укроет их под щитом крепости своей? Да будет первая хвала наша богу, вторая - князю!"

Крупные слезы пали из очей князя и струились по его ланитам. В первый раз познал он, сколь сладостно мужу венчанному быть между его народом во образе бога благости! Но он не постигал, как мог заслужить любовь всеместную, когда едва только предпринял о том помыслить.

Два дня шел он путем своим, и верхи стен Туровских возблистали. На каждом шаге зрел он подданных счастливых, веселящихся о князе своем.

И се железные врата столицы отверзлись. Старцы, мужи, жены и девы с отроками изшли ему во сретение. Седовласый Дорад, приближась к нему, вещал:

"Велик бог! О, князь земли Туровской. Я раб твой и готов облобызать прах ног твоих; но ты благороден, я люблю тебя: дозволь пасть на выю твою. Под сим отверзтым небом, при взорах сего народа, я дам отчет в управлении моем твоим достоянием. Ни злата, ни серебра, ни тканей драгоценных, ни камней самоцветных нет у тебя более: все обращено на пользу, а не на суетность. Все обменял я на любовь к тебе народную!"

В величественном молчании князь низшел с коня своего, преклонил колена пред изображением божиим, держимым в руках верховного священнослужителя, и воскликнул:

"Турине! народ храбрый, великодушный! Я, по богу, отец ваш. Дорад! благородный муж и друг мой! я буду в собственных глазах достойнее, когда удостоюсь получить от тебя имя друга и брата младшего!"

Проходя широкий двор свой, князь с удивлением увидел крайнее малолюдство. "Где же, - -воззвал он, - телохранители мои многочисленные? где псари мои? где трубачи, всегда встречавшие меня у прага чертогов?"

"О, князь! - -вещал Дорад, - всех зрел ты у врат двора твоего. Все излишнее, а потому и вредное, удалено от чертогов твоих. Я желал, чтобы телохранителями твоими были - все туряне, а ныне все они таковы. На что тебе звуки трубные? Глас любви народной стократно любезнее.

На что тебе шуты дворцовые? Кто любим, тот не имеет нужды в постороннем рассеянии".

По крыльцу тесовому взошли они в чертоги пространные. Удивился князь, узрев послов всех соседних князей и даже от стран отдаленных. В знак чести достойной преклонили они главы свои, и един из них вещал: "Здравия и долгоденствия могущему Любославу, владыке Туровскому, желает повелитель мой и весь народ его! Се посылает он тебе дары свои и хощет слова твоего княжеского о продолжении к нему дружбы братской и мира для его народа!" "Уста его изрекли и наши слова", - воскликнули другие послы и предложили дары свои.

Любослав ласково принял предложения, повелел одарить каждого по достоинству и отпустил их, воссылающих ему хвалу и благодарение.

"Князь! - начал речь Дорад седоглавый, - се зришь ты разность между истинным и мнимым величием. Кто из владетелей российских искал доселе союза твоего и дружбы, когда ты появлялся народу, окружаемый стеною твоих оруженосцев? Днесь, когда нет при тебе ни единого телохранителя, днесь присылаются к тебе послы от стран далеких, да испросят и г.шр и дружбу! Какая вина сему? Они познали, что теперь ты могущественнее всех их; ибо весь народ твой есть твой сильнейший телохранитель!"

Успокоясь от пути дальнего, князь воссел на престоле правосудия. Чертоги его были открыты всякому, не взирая на одежды златотканые или рубища ничтожные. Всякая неправда, пред лицом его произнесенная, достойно была наказана. Вскоре познали все, что князя Любослава обманчивою личиной обольстить невозможно, и преступления постепенно умалялись, и к исходу зимы суровой князь не зрел уже у подножия престола своего ни обвиняющих, ни обвиняемых. Одни друзья избранные, с искренними сердцами и светлыми лицами, окружали блестящий престол повелителя.

Воссияла весна желанная на лоне земли Туровской и кроткою рукой украсила холмы и долины, травою злачною и цветами прелестными. Забилось сердце повелителя с новою силою, - он вспомнил о Миродаре и о любезной дщери его.

"Седлайте быстрого коня моего, - воззвал он к Велькару и дружине, заутра идем в страну Муромскую, к доброму князю, Миродару гостеприимному".

Паки седовласый Дорад принял в руки свои бразды правления. Князь и сопутники его отправились путем своим.

Шествие их было мирно; хвалебные песни встречали их; благословения сопровождали.

Быстрокрылая молва, носясь по весям и дебрям, по холмам и долинам, возвестила всем о вступлении князя Любослава в пределы земли Муромской. "Благословенно шествие его, - вещал Миродар, обратясь к друзьям своим. Ныне повелитель Туровский переменился; из надменного, гордого юноши он учинился примером вождей и повелителей. Если он и до сих пор не охладил любви своей к моей Гликерии, я, испрося благословения у небес, вручу ему руку ее и нареку любезным сыном своим! Идите, оруженосцы, ему во сретение. Поведайте, что врата двора моего отверзты и готовы столы мои с яствами обильными и питием сладким!"

Пала хладная роса вечерняя на лоно розы пустынной.

Зарыдала Гликерия в девическом тереме своем. На влажных ресницах ее плавали сребристые искры месяца светлого; она вещала к нему: "Прелестен взор твой, светило любезное; катишься ты на равнинах неба безоблачного! Никто не совратит тебя с пути избранного. Такова цвела я доселе, в чертогах отца моего. Но что зрю я? Почто ты дозволяешь облакам мрачным расстилаться по светлому челу твоему?

Ах! видно и над тобою власть высшая".

"Прелестная княжна! - вещала к ней верная мама ее. - Что значит скорбь, носящаяся на лице твоем? Колико счастлива ты, если князь Туровский изберет тебя супругой!

Прелесть власти и господства украсит жизнь твою". - "Увы! - Гликерия ответствовала. - Стократно была бы я счастлива, не быв дщерию повелителя! Познай, верная подруга детства моего и наставница, - скорее сойду я во гроб, чем опочию на ложе Любослава. Сердце мое невольно отдалось иному. Обладатель его есть бывший у нас вестник двора Туровского. Почто родитель мой дозволил мне видеть его? Почто ежедневно угощал его за столами нашими?"

Болезнующая мама идет в чертог своего повелителя тайными входами и поведает ему состояние души дщери его прелестной.