Любопытство Мартына росло. Блужданiя по пляжу, поцeлуи, которые всякiй могъ подсмотрeть, начинали казаться слишкомъ растянутымъ предисловiемъ; зато и желанная суть вызывала безпокойство: нeкоторыя подробности Мартынъ представить себe не могъ и боялся своей неопытности. Незабвенный день, когда Алла сказала, что она не деревянная, что такъ къ ней прикасаться нельзя, и что, послe обeда, когда мужъ будетъ прочно въ городe, а Софья Дмитрiевна закейфуетъ у себя въ комнатe, она зайдетъ къ Мартыну въ номеръ, чтобы показать ему чьи-то стихи, этотъ день былъ какъ разъ тотъ, который открылся разговоромъ о дядe Генрихe и комнатномъ телефонe. Когда, уже въ Швейцарiи, дядя Генрихъ подарилъ Мартыну на рожденiе черную статуэтку (футболистъ, ведущiй мячъ), Мартынъ не могъ понять, почему въ то самое мгновенiе, какъ дядя поставилъ на столъ эту ненужную вещь, ему представилось съ потрясающей яркостью далекое, нeжное фалерское утро, и Алла, сходящая по лeстницe. Сразу послe обeда онъ пошелъ къ себe и принялся ждать. Мыльную кисточку Черносвитова онъ спряталъ за зеркало, - она почему-то мeшала. Со двора доносился звонъ ведеръ, плескъ воды, гортанная рeчь. На окнe мягко набухала желтая занавeска, и солнечное пятно ширилось на полу. Мухи описывали не круги, а какiе-то параллелепипеды и трапецiи вокругъ штанги лампы, изрeдка на нее садясь. Мартынъ волновался нестерпимо. Онъ снялъ пиджакъ и воротникъ, легъ навзничь на кушетку, слушалъ, какъ бухаетъ сердце. Когда раздались быстрые {47} шаги и стукъ въ дверь, у него что-то сорвалось подъ ложечкой. "Видишь, цeлая пачка", - сказала Алла воровскимъ шопотомъ, но Мартыну было не до стиховъ. "Какой дикiй, Боже мой, какой дикiй", - глухо приговаривала она, незамeтно ему помогая. Мартынъ торопился, настигалъ счастье, настигъ, и она, покрывая ему ротъ ладонью, бормотала: "Тише, тише... сосeди..."
"Это по крайней мeрe вещица, которая останется у тебя навсегда, яснымъ голосомъ сказалъ дядя Генрихъ и слегка откинулся, откровенно любуясь статуэткой. - Въ семнадцать лeтъ человeкъ уже долженъ думать объ украшенiи своего будущаго кабинета, и, разъ ты любишь англiйскiя игры..." "Прелесть", - сказалъ Мартынъ, не желая дядю обидeть, и потрогалъ неподвижный шаръ у носка футболиста.
Домъ былъ деревянный, кругомъ росли густыя ели, туманъ скрывалъ горы; жаркая желтая Грецiя осталась дeйствительно очень далеко. Но какъ живо еще было ощущенiе того гордаго, праздничнаго дня: у меня есть любовница! Какой заговорщическiй видъ былъ потомъ вечеромъ у синей кушетки! Ложась спать, Черносвитовъ все такъ же скребъ лопатки, принималъ усталыя позы, потомъ скрипeлъ въ темнотe, просилъ не тяжелить воздуха, наконецъ храпeлъ, посвистывая носомъ, и Мартынъ думалъ: ахъ, если бъ онъ зналъ... И вотъ однажды, когда мужу полагалось быть въ городe, а въ его и Мартыновой комнатe, на кушеткe, Алла уже поправляла платье, успeвъ "заглянуть въ рай", какъ она выражалась, межъ тeмъ, какъ Мартынъ, вспотeвшiй и растрепанный, искалъ запонку, оброненную въ томъ же раю, - вдругъ, сильно толкнувъ {48} дверь, вошелъ Черносвитовъ и сказалъ: "Ишь ты гдe, матушка. Я, конечно, забылъ захватить съ собой письмо Спиридонова. Хорошенькое было бы дeло". Алла провела ладонью по смятой юбкe и спросила, наморщивъ лобъ: "А онъ уже далъ свою подпись?" "Этотъ старый скотъ Бернштейнъ все воду возитъ, сказалъ Черносвитовъ, роясь въ чемоданe. - Если они желаютъ задерживать деньги, то пусть сами, скоты, выкручиваются". "Главное, - сказала Алла, не забудь объ отсрочкe. Ну что, нашелъ?" - "На катерe къ чертовой матери бормоталъ Черносвитовъ, перебирая какiе-то конверты. - Оно должно быть. Не могло жъ оно запропаститься въ самомъ дeлe". "Если оно пропало, тогда вообще все пошло прахомъ", - сказала она недовольно. "Тянутъ, тянутъ, - бормоталъ Черносвитовъ, - вотъ и возись съ ними. Опупeть можно. Я буду очень радъ, если Спиридоновъ откажется". - "Да ты не волнуйся такъ, найдется", сказала Алла, но видимо и сама была встревожена. - "Есть, слава Тебe, Господи!" - воскликнулъ Черносвитовъ и скользнулъ глазами по найденному листку, при чемъ отъ вниманiя челюсть у него отвисла. - "Не забудь сказать объ отсрочкe", - напомнила ему Алла. "Добже", - сказалъ Черносвитовъ и поспeшно вышелъ.
Этотъ дeловой разговоръ привелъ Мартына въ нeкоторое недоумeнiе. Ни мужъ, ни жена не притворялись, - они дeйствительно совершенно забыли о его присутствiи, погрузившись въ свои заботы. Алла, однако, сразу вернулась къ прежнему настроенiю, посмeялась, что въ Грецiи такiя скверныя дверныя задвижки - сами выскакиваютъ, - а на тревожный вопросъ Мартына пожала плечами: {49} "Ахъ, я увeряю тебя, онъ ничего не замeтилъ". Ночью Мартынъ долго не могъ уснуть и все съ тeмъ же недоумeнiемъ прислушивался къ самодовольному храпу. Когда, черезъ три дня, онъ съ матерью отплывалъ въ Марсель, Черносвитовы прieхали провожать въ Пирей: они стояли на пристани, держась подруку, и Алла улыбалась и махала мимозовой вeткой. Наканунe, впрочемъ, она всплакнула.
X.
На нее, на эту заглавную картинку, оказавшуюся послe снятiя полупрозрачнаго листка, грубоватой, подчеркнуто яркой, Мартынъ снова опустилъ дымку, сквозь которую краски прiобрeтали таинственную прелесть.
И на большомъ трансатлантическомъ пароходe, гдe все было чисто, отшлифованно, просторно, гдe быль магазинъ туалетныхъ вещей, и выставка картинъ, и аптека, и парикмахерская, и гдe по вечерамъ танцовали на палубe тустэпъ и фокстротъ, - онъ съ восторженной грустью думалъ о той милой женщинe, о ея нeжной, слегка впалой груди и ясныхъ глазахъ, и о томъ, какъ непрочно похрустывала она въ его объятiяхъ, приговаривая: "Ай, сломаешь". Межъ тeмъ, близка была Африка, на горизонтe съ сeвера появилась лиловая черта Сицилiи, а затeмъ пароходъ скользнулъ между Корсикой и Сардинiей, и всe эти узоры знойной суши, которая была гдe-то кругомъ, гдe-то близко, но проходила невидимкой, плeняли Мартына своимъ безплотнымъ присутствiемъ. А по пути изъ Марселя въ Швейцарiю {50} онъ какъ будто узналъ любимые ночные огни на холмахъ, - и хотя это не былъ уже train de luxe, а простой курьерскiй поeздъ, тряскiй, темный, грязный отъ угольной пыли, волшебство было тутъ, какъ тутъ: эти огни и вопли во мракe... По дорогe, въ автомобилe, между Лозанной и дядинымъ домомъ, расположеннымъ повыше въ горахъ, Мартынъ, сидя рядомъ съ шоферомъ, изрeдка съ улыбкой поворачивался къ матери и дядe, которые оба были въ большихъ автомобильныхъ очкахъ и одинаково держали на животахъ руки. Генрихъ Эдельвейсъ остался холостъ, носилъ толстые усы, и нeкоторыя его интонацiи да манера возиться съ зубочисткой или ковырялкой для ногтей напоминали Мартыну отца. При встрeчe съ Софьей Дмитрiевной на вокзалe въ Лозаннe, дядя Генрихъ разрыдался, рукой прикрылъ лицо, но погодя, въ ресторанe, успокоился и на своемъ пышноватомъ французскомъ языкe заговорилъ о Россiи, о своихъ прежнихъ поeздкахъ туда. "Какъ хорошо, - сказалъ онъ Софьe Дмитрiевнe, - какъ хорошо, что твои родители не дожили до этой страшной революцiи. Я помню превосходно старую княгиню, ея бeлые волосы... Какъ она любила бeднаго, бeднаго Сержа", - и при воспоминанiи о двоюродномъ братe у Генриха Эдельвейса опять налились глаза голубой слезой. "Да, моя мать его любила, это правда, - сказала Софья Дмитрiевна, - но она вообще всeхъ и все любила. А ты мнe скажи, какъ ты находишь Мартына", - быстро продолжала она, пытаясь отвлечь Генриха отъ печальныхъ темъ, принимавшихъ въ его пушистыхъ устахъ оттeнокъ нестерпимой сентиментальности, "Похожъ, похожъ, - закивалъ Генрихъ. - Тотъ же большой {51} лобъ, прекрасные зубы..." "Но, правда, онъ возмужалъ? - поспeшно перебила Софья Дмитрiевна. - И, знаешь, у него уже были увлеченiя, страсти". Дядя Генрихъ перешелъ на политическiя темы. "Эта революцiя, - спросилъ онъ реторически, - какъ долго она можетъ длиться? Да, этого никто не знаетъ. Бeдная и прекрасная Россiя гибнетъ. Можетъ быть твердая рука диктатора положитъ конецъ эксцессамъ. Но многiя прекрасныя вещи, ваши земли, ваши опустошенныя земли, вашъ деревенскiй домъ, сожженный сволочью, - всему этому слeдуетъ сказать прощай". "Сколько стоять лыжи?" - спросилъ Мартынъ. "Не знаю, - со вздохомъ отвeтилъ дядя Генрихъ. - Я никогда не развлекался этимъ англiйскимъ спортомъ. И у тебя англiйскiй акцентъ. Это дурно. Мы перемeнимъ все это". "Онъ многое перезабылъ, - вступилась за сына Софья Дмитрiевна. Послeднiе годы Mlle Planche уже не давала уроковъ". "Умерла, - съ чувствомъ сказалъ дядя Генрихъ. - Еще одна смерть". "Да нeтъ, - улыбнулась Софья Дмитрiевна. - Откуда ты взялъ? Она вышла замужъ за финна и спокойно живетъ въ Выборгe". "Во всякомъ случаe все это очень грустно, - сказалъ дядя Генрихъ. - Я такъ желалъ, чтобы когда-нибудь Сержъ съ вами прieхалъ сюда. Но никогда не имeешь того, о чемъ мечтаешь, и Богъ одинъ знаетъ судьбу людей. Если вы утолили голодъ и навeрное больше ничего не хотите, можемъ отправиться въ путь".