23 января 343-я стрелковая дивизия нанесла главный удар в направлении Орловка, Сталинградский тракторный завод. Через несколько дней мы вплотную подошли к развалинам заводских корпусов.

Вот они, искромсанные бомбами и снарядами, обожженные огнем, молчаливо поднявшиеся над землей черные, горестно изломанные скелеты. Больно смотреть не только на израненных, искалеченных войной людей, больно смотреть и на здания, превращенные в руины, на землю, обезображенную воронками, скопами и траншеями.

Все это противоестественно, направлено против самой жизни, человеческого существа.

Полк занял позиции по гребню балки со странным названием Мокрая Мечетка. В балке, в избушке, оборудовали КП, а НП вынесли на гребень. В тот день мы сидели втроем на командном пункте - подполковник Панский, майор Шкурин и я. Обговорили, как нам штурмовать большое трехэтажное здание, видимо, бывший административный корпус Тракторного завода. Надо было создать штурмовые группы, определить огневые средства поддержки атаки.

- Вот ты этим и займись, Юрий Андреевич, - сказал мне командир полка, - а мы с комиссаром на НП пойдем. Оттуда виднее, что и как делать, да и за немцами заодно понаблюдаем.

Не прошло и часа, как зазвучал телефонный зуммер. Я снял трубку, нажал рукой на клапан.

- Беда, товарищ капитан, - узнал я взволнованный голос начальника разведки капитана Белоусова. - Командир полка ранен, а замполит погиб.

400 метров, отделявшие НП от командного пункта, я преодолел за несколько минут, благо в снегу была уже проторена тропинка. Взору открылась печальная картина. Блиндаж наблюдательного пункта был разворочен взрывом снаряда. На земляном полу лежали Панский и Шкурин. Командир полка был в сознании, он получил ранение в ногу, а на тело замполита страшно смотреть: обе ноги до колен были оторваны, лицо залито кровью. А рядом валялся пистолет. Позже мы выяснили: Шкурин был после ранения жив, но пустил себе пулю в висок. Или мучений не выдержал, или калекой не хотел оставаться... Погиб верный мой фронтовой товарищ, которого любили в полку за справедливость, мужество, внимание к людям. И опять стал я врио командира полка. Но ненадолго. А Шкурина заменил батальонный комиссар И. Г. Безухов.

* * *

Утро 2 февраля было морозным, по-зимнему сумрачным. Сквозь маленькие обмерзлые оконца избушки, прилепившейся на склоне балки Мокрая Мечетка, где разместился штаб нашего полка, неохотно сочился рассвет. В избушке пришлось зажечь коптилку. Тонкий подрагивающий огонек замерцал над грубо сколоченным столом, вокруг которого на шатких поскрипывающих скамейках сидели мои товарищи - помощники начальника штаба полка капитаны Л. К. Саморуков, А. П. Ишков и начальник разведки капитан А. А. Белоусов.

В неярком свете коптилки лица моих товарищей кажутся старше, суровее. Как всегда спокойно, смотрит голубыми глазами Алексей Саморуков. Он обладает удивительной способностью сохранять выдержку, самообладание в любых условиях, даже тогда, когда земля вокруг рушится от разрывов бомб и снарядов.

Рядом с Алексеем нетерпеливо ерзает на скамейке Анатолий Белоусов. Чувствуется, ему не сидится на одном месте. Деятельная живая натура Анатолия требует движений, действия. В черных волосах капитана поблескивает седина память о рейдах в тыл врага.

Старше нас всех Александр Ишков, который среди грубоватого фронтового люда славится своей вежливостью, корректностью. При нем даже самые заядлые острословы не решаются употребить круто посоленное выражение.

Белоусов, отогнув рукав ватника, смотрит на часы: восемь. Через два часа нашему полку приказано атаковать фашистов, засевших в развалинах Тракторного завода.

- Проклятые гансы! - Анатолий вскакивает со скамейки и оказывается у окошка, покрытого пушистым налетом инея. - Какого... черта они здесь уперлись, как бараны?

Мы целиком разделяем негодование товарища. Уже всему Сталинграду известно о капитуляции Паулюса. Группировка фашистов, окруженная в южных районах города, сложила оружие. И только здесь, на севере, засев в руинах Тракторного завода, гитлеровцы продолжают отчаянно сопротивляться.

На что они надеются? Кольцо наших войск намертво обхватило остатки 6-й немецкой армии. Им некуда деться. Самое разумное сейчас для них - сдаться. Каждый лишний час сопротивления только увеличивает число жертв - от наших бомб и снарядов, от жестоких морозов, от голода. Много позднее мне довелось прочитать к одной книге, что гитлеровские офицеры получали в Сталинграде по 150 граммов хлеба в сутки, солдаты - по 50. Зачастую и эта мизерная норма урезывалась наполовину. Питались кониной - мясом замерзших лошадей.

Еще в начале января над позициями гитлеровцев были разбросаны с самолетов тысячи листовок с "Обращением к солдатам и офицерам немецкой армии, окруженным в районе Сталинграда". Его подписали командующие Сталинградским и Донским фронтами генерал-полковник А. И. Еременко и генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. "Немецкий солдат, сдающийся в плен в безнадежном наложении, говорилось в обращении, - совершает не поступок позора, а акт благоразумия".

Советское командование искренне стремилось предотвратить массовые, бессмысленные жертвы. И не наша вина, что гремели бои, лилась кровь. С упорством фанатиков гитлеровское командование требовало от своих потрепанных вояк одного: сражаться. Не надеясь на силу приказа, фашисты ужесточали репрессии. Исступленной, звериной злобой наполнены строки документа, найденного среди бумаг разгромленного штаба одного из гитлеровских корпусов: "Каждый, кто попытается капитулировать, будет расстрелян! Каждый, кто выкинет над окопом белый флаг, будет расстрелян! Каждый, кто поднимет сброшенный с самолета хлеб и колбасу и не сдаст их, будет расстрелян!"

В это же время по окруженной группировке был отдан не менее людоедский приказ: "Раненым и больным не выдавать больше ни грамма продовольствия".

И в это же время но личному распоряжению Геббельса все радиопередачи для солдат и офицеров армии Паулюса, гибнущей в сталинградском котле, в обязательном порядке заканчивались песней: "Вслед за декабрем всегда приходит снова май". Трудно придумать более чудовищную, более циничную насмешку над людьми, обреченными на мучительную гибель среди чужих, полыхающих огнем и ненавистью руин.

Ничего не помогло - ни яростные попытки вызволить из окружения войска 6-й армии, ни угрозы расстрела, ни сентиментальные песенки. В плен стихийно сдавались и отдельные солдаты, и батальоны, и даже полки. Те самые, что под громы победных оркестров вступали в Брюссель, маршировали по Парижу. Те самые, что предавали огню города Югославии и Греции, проливали кровь мирных польских крестьян, принесли горе на советскую землю.

Стойкость и мужество советских воинов отрезвили немало голов, затуманенных бредовыми идеями о мировом господстве. Бессмысленность дальнейшего сопротивления в конце концов признал и сам Паулюс, 30 января 1943 года произведенный Гитлером в генерал-фельдмаршалы. Через день он подписал приказ о капитуляции южной группировки гитлеровских войск.

А северная еще продолжала сопротивляться...

Многого мы не знали в те дни, многое стало известно лишь годы и годы спустя. Одно мы понимали тогда хорошо - гигантское сражение на Волге идет к концу. И каждый из нас горел желанием сделать все, чтобы приблизить дни победы, как можно быстрее очистить израненный город от фашистской нечисти.

... Мы еще раз проверили готовность к атаке. Вроде бы все предусмотрели, все прикинули. Но на войне как на войне - возможны любые неожиданности. Гитлеровцы превратили Тракторный завод в сильный опорный пункт. Развалины были буквально нашпигованы огневыми точками. Каждый метр земли, усеянный битым кирпичом и горелым железом, простреливался вражескими пулеметами.

А сил у нас было, как говорится, кот наплакал. В полку осталось всего несколько десятков активных штыков. На полнокровную роту не наберется. Бои в Сталинграде обошлись нам высокой ценой.