Помощь пришла несколько неожиданного рода: внезапный низкий вой пожарных сирен - то угасавший, то вновь заводившийся на всю катушку возник, казалось, из ниоткуда, однако для встрепенувшейся Элизы он послужил отличным ориентиром. Ее несказанно радовал этот мрачный, однообразный звук, словно бы порожденный зловещей раковиной Страшного Сатира Айгипана(32); она легко бросалась ему навстречу и едва ли не летела, будто подхваченная все возрастающей мощью механической музыки, а в периоды коротких пауз с безошибочной интуицией угадывала, с какой стороны та зазвучит вновь. Вскоре вверху, по нескончаемой продольной балке пробежала слабая волна живого трепещущего дневного света, затем другая, третья... и вдруг опостылевший грязно-серый прямоугольник потолка исчез, превратившись в ослепительно-белый круг. Широкий столб теплого летнего воздуха, в котором медленно плавали и вращались пылинки, заколыхался перед Элизой на расстоянии в паре десятков метров, освещая крутую винтовую лесенку без перил, стремившуюся куда-то наверх. Из последних сил дочь барона устремилась к ней, достигла и дробно застучала единственным уцелевшим каблучком по вытертым до блеска овальным металлическим ступенькам.
На конечной площадке истеричные голоса сирен, до этого бывшие столь желанным, превратились в чувствительную помеху, ибо они по громкости в пиковом режиме стали почти что невыносимыми. Элиза едва успела перевести дух, прислонившись на секундочку к гладко побеленной нагретой стене, как подоспел-таки ее настырный кавалер, на сей раз уже полностью в обнаженном виде, что нисколько не добавило ему привлекательности. Это тощее, без признаков серьезной мускулатуры и перепачканное всем, чем только можно, существо неизвестной породы сейчас так же мало походило на мужчину, как земляной червяк - на змею. Тем не менее, отмахав по инерции зверским галопом две трети лестницы и перейдя далее на утиный шаг, существо приосанилось, для чего, обильно поплевав на ладони, провело ими дважды по голове от темечка к развесистым ушам и вдобавок внушительно привстало на цыпочки. Его губы по-прежнему непрерывно шевелились, глаза горели мистическим огнем, давно не стриженные на ногах когти отрывисто клацали по металлу, а вымазанное грязью достоинство твердым негнущимся штыком торчало наперевес...
Элиза снова начала пятиться, теперь уже просто автоматически, без какого-либо волнения или страха. Она и наступавшее дикое Оно, несомненно, были из разных, непересекающихся миров, но близко к себе подпускать Его все-таки не стоило. А вдруг действительно произойдет та самая разрушительная аннигиляция, о которой оправдывающейся скороговоркой рассказывал старый еврей-изобретатель, там, в пиршественной?
Коснувшись спиной тяжелой плотной портьеры, девочка, не оборачиваясь, просунула руку в ее разрез и наугад пошарила там, проверяя наличие двери. Ее не оказалось, и тогда Элиза, решившись, сделала большой шаг назад. И в этот момент сирены начали стихать - их завывание медленно превратилось в сгусток мучительно вибрирующих звуков, который внезапно рассыпался в воздухе с тихим вибрирующим: "Ах-ххх..."
Свет и свобода! Правда, пока еще весьма ограниченная, ибо дочь барона очутилась на обширном балконе. Слева резные изогнутые перила, справа тоже, и уж, конечно же, и за спиной. Хорошо, отступим еще немножко, затем обернемся и позовем на помощь...
Портьера тем временем пришла в движение - сначала слабое и неуверенное, но с каждой новой секундой все более размашистое и энергичное. В конце концов, она задергалась, забилась, заметалась сразу по всем направлениям, закрутилась в некое подобие спирали и, вдруг оборвавшись, с утробным хрюком шлепнулась на мрамор балконного пола. Немного повозившись там, портьера горделиво восстала в виде фигуры, по драпировке напоминавшей одновременно римского патриция в тоге, средневекового священника в рясе и типичного умалишенного в смирительной рубахе. Все варианты облачений были из зеленого бархата...
Юная баронесса непроизвольно замерла на полушаге, втайне ожидая некоего удивительного перевоплощения, но из верхних складок запыленного одеяния резво высунулась все та же ушастая ефрейторская голова, которая по всем параметрам, к сожалению, не годилась даже для среднестатистического сумасшедшего, не говоря уже о прочих изысканных возможностях. Голова несколько ошалела от яркого пополуденного света, золотого солнца и звонкого пения неизвестной птицы где-то там, в вышине, и на минутку крепко зажмурилась. Затем резко вскинула веки, вылупилась на девочку и, узнав ее, издала радостный боевой клич непередаваемой экспрессии. Потом уставилась воспаленными эенками чуть левее... и тут уже озвучивание было совершенно другого рода и исходившее из иного, куда менее приличного места...
Опортьеренная фигура ефрейтора, в белесых зрачках которого теперь плескался тихий ужас, начала осторожное отступление заученным деревянным строевым шагом с почтительными паузами после каждого четного. Тринадцатый из них оказался для нее роковым, ибо с фатальной неизбежностью привел обратно к лестничному пролету. Там фигура естественным образом оступилась и, обретя шарообразную форму, покатилась по ступенькам вниз под эмоциональные возгласы сексуального характера, в которых фигурировало почешски краткое и талантливое описание извращенного полового сношения с неизвестным лицом абстрактного типа...
Не сразу, конечно, однако же Элиза сообразила, что причина для столь неожиданного финала затянувшейся эротической гонки с преследованием находится прямо за ее спиной. Оборачиваться было страшновато, а оставаться неподвижно стоять в неведении - просто невыносимо! Помедлив еще с минутку и вдоволь насладившись новым неожиданным ощущением уютного страха, приятно щекочущего нервы, девочка храбро крутанулась на пятке - увидела, осознала и даже подпрыгнула от восторга.
Прямо ей в лицо с тупой лаской прирученного опасного хищника глядело огромное черное жерло "Большой Берты", тяжело нависшее как раз над южными невысокими перилами. Сам же орудийный ствол невообразимо чудовищной величины уходил далеко вниз, постепенно расширяясь, и покоился своим увесистым основанием на шестнадцатиколесной платформе, занимавшей аж три стандартные стоянки. Сверху эта конструкция чем-то слегка напоминала донельзя укрупненные мужские гениталии, наподобие тех самых грязных ефрейторских, но именно "слегка". Практически неуловимо. Идентифицируемое разве что профессиональным психологом-брейдистом.
Не удержавшись, Элиза протянула руку и с чувством погладила теплый металл, пахнущий пряным машинным маслом, радуясь удачному завершению своих сегодняшних проказ. Весело засмеялась, поправила волосы, туго затянулась пояском... Подошла к изогнутому балконному ограждению в виде переплетавшихся бесхвостых русалок, глянула вниз с высоты третьего этажа и замерла.
Пожарная тревога выгнала из терема великое множество всякого люда мужеского рода от холуев до господ - белых, черных, желтых, коричневых - в нарядах, достойных для карнавала всех времен и народов. Мелькали сюртуки, кафтаны, халаты, бурнусы, рубашки, пиджаки, френчи, гимнастерки, жилеты, пончо, ливреи, мантии; колыхались цилиндры, малахаи, тюбетейки, чалмы, панамы, шляпы, фуражки, шлемы, кепки, ремешки, парики, тонзуры... Сейчас все мужчины, дружно задрав головы, глазели как раз на Элизу, шокированные одним фактом неожиданного появления хорошенькой девицы совсем рядом с предполагаемым очагом возгорания. Но, возможно, еще и тем, что означенная девица, принародно приводя себя в порядок, позабыла одернуть подол своего сарафанчика, который за время приключений шаловливо задрался гораздо выше колен...
Юная баронесса ничего не знала о случайно приключившемся с ней конфузе - ее глаза были прикованы к напряженным фигурам дедушки, отца и брата, сразу замеченным в толпе. Сердечко забилось часто-часто от предчувствия неминуемой выволочки. Однако ее родичи вдруг повели себя весьма странным образом. Брат со всех ног ринулся обратно в терем, отец стал размахивать руками, отвлекая часть всеобщего внимания на себя, а дедушка выразительными телодвижениями принялся подавать своей внучке настойчивые сигналы. Повинуясь им, Элиза послушно оперлась ладонью об орудийное дуло, выпрямила стан и приняла горделивую позу, для чего согнула левую ножку в колене и поставила ее на одну из русалочьих спин. Внизу пронесся дружный вздох стихийного мужского восхищения, вполне сравнимый с легким порывом ветра...