- Разумеется! Как может не нравиться такая роскошная женщина?! - не без сарказма сказал я.
- Так и быть, открою вам еще один наш маленький секрет: оператор на скрытых видеокамерах - ваш покорный слуга!
Доктор расхохотался, вскинул два пальца в виде знака V, дескать, победил, и торопливо вышел. Несмотря на годы, он иной раз бывал таким моторным, что я просто поражался его энергии и стремительной реакции...
Сначала показалось, будто это весеннее солнце ослепило меня. Я даже зажмурился, до того нестерпимо ярко сверкало что-то прямо над моим лицом. Легкий щелчок по кончику носа вернул меня в реальность - надо мной, только что пробудившимся, наклонясь, стояла Галя! Боже мой! Галка! Сияющая в лучах весеннего солнца! Она ли это? Или сконденсированный солнечный луч? От нее исходило чудесное сияние, будто яркий ореол светился вокруг нее. Снова щелчок по кончику носа и - тихий, такой родной переливчатый смех. Я протянул к ней руки, как младенец, наконец-то дождавшийся своей мамы, которая возьмет его отсюда и - спасет!
- Господи, Марик, как ты похудел! - воскликнула она, гладя мое лицо, заросшее, как у Робинзона Крузо. - Ну, погоди, я за тебя возьмусь!
Я буквально вцепился в ее руки, как, наверное, вцепляются тонущие в тех, кто приходит им на помощь. Я не мог произнести ни слова, лишь глотал что-то горько-соленое. И Галя тихо приткнулась ко мне, лицом в грудь, шевелила мою бороду, гладила "сократовский" лоб, "русофильский" нос, "еврейские" губы. Мы молчали, но души наши слышали друг друга - напрямую, без звуковых ударов...
Оказывается, она уже успела переговорить с доктором Матцке, естественно, с помощью доктора Герштейна. Договорились, что чистку проведет доктор Герштейн у себя дома - в ближайшие дни. Меня выписывают как "полностью реабилитированного"! И Галя, как ответственное лицо, уже расписалась в соответствующем документе. Доктор Матцке был в восторге! Доктор Герштейн был в восторге оттого, что в восторге был доктор Матцке. Мы с Галей были в восторге оттого, что в восторге были доктора. Короче, собираемся и - домой!
Первым делом Галя отправила меня под душ. И когда я, вымытый, чистый, благоухающий, появился на кухне, стол уже был накрыт - для долгого и праздничного пиршества! Вот только у меня аппетита почему-то не было совсем...
Сияние, которым Галя ослепила меня в первый момент в больнице, было при ней, но в праздничном этом сиянии была и некая горчинка, которую я ощутил не сразу. Сияние и ореол были, но была и новая прическа, и крашеные волосы, создававшие эффект ореола, были морщинки под усталыми глазами, горькие складки возле губ, какая-то пока непонятная напряженность во взгляде...
Галя рассказала о последних днях Папы. Нет, никакого инфаркта, вообще дело не в болезнях, которых у него накопилось за прожитую жизнь порядочно. Дело в ДУШЕ, в усталости, даже в отвращении ко всему тому, чем занимался всю жизнь.
- Понимаешь, Марик, прелесть детства - тебя любят просто так, потому что ты есть. Потом наступает другая прелесть: ты красивый, умница, хорошо себя ведешь, хорошо учишься. Дальше следующая прелесть: ты, оказывается, похож, как две капли воды, на своих родителей, причем во всем - внешне, внутренне и своими, то есть их, интересами. И - так далее. Но беда в том, что "так далее" не получается. Ты - иной! Живешь в иное время, у тебя уже иные взгляды, иные понятия, иные отношения с людьми...
- Ну, это естественно, разные поколения, - брякнул я.
- Ну прямо по марксизму-ленинизму! Я тебе душу открываю, а ты "поколения"!
Галя схватила сигарету, нервно прикурила от золотой Папиной зажигалки.
- Скажи, Марик, ты был счастлив со мной?
Я опешил от ее вопроса.
- Почему "был"? Я что, уже умер? Или...
- Никаких "или"! Ты понял вопрос? Ты счастлив со мной? - повторила она.
- Я - да! А ты - со мной?
- Значит, жизнь прожита не напрасно, - задумчиво, не обратив внимания на мой встречный вопрос, сказала она. - Значит, не напрасно...
- Ты говоришь так, будто подводишь итоги. Не рано ли?
- Ну, как сказать... - загадочно сказала она. - Позади огромная жизнь, сейчас мы с тобой где? В Федеративной Республике Германии. Такова была воля Папы. И мы ее выполнили.
Она тычком загасила сигарету, налила себе коньяку и одна, не приглашая меня, выпила залпом. О, как она была похожа сейчас на своего Папу!
- Знаешь, я ни о чем не жалею! Я люблю тебя!
Она рассказала во всех подробностях о том, что с ней происходило в Москве, пока я проходил курс лечения у доктора Матцке. Да, призналась она, в психушку запихнула меня она, по собственной инициативе, а если честно, из страха за мою жизнь. Дело в том, что те два гаврика, "фотографы", действительно оказались гэбэшниками. И дело, как ни печально об этом говорить, было довольно серьезно. А точнее - опасно! Оставлять меня одного в пустой квартире, когда они рыщут день и ночь, она не решилась, отсюда - вся эта тяжелая история с психушкой. Почему именно за мной охотились, выяснилось в Москве. Снова отчетливо проявился след Валентина. С ним целая история. Когда перестали выплачивать зарплату даже у Папы, Валентин заметался, ринулся в политику, Папе донесли, что он вступил в ЛДПР. Папа вызвал его на ковер, потребовал: или работа, или к такой-то матери! Валентин, имевший в то время шансы ввинтиться в Думу, выбрал второй вариант. Папа просто выгнал его из кабинета. На это Валентин ответил примитивным шантажом: прислал копии документов, которыми я его самого пытался припереть к стенке. Как ухитрился он раздобыть эти копии, уму непостижимо. Короче, он обвинил Папу в умышленном забывании зажигалки в кармане пиджака, чтобы таким образом устранить свою жену. Документы, грозился он, будут переданы в прокуратуру.
Галя отыскала в думских коридорах Валентина и поговорила с ним с глазу на глаз, но тщетно. Он был агрессивен, развязен, самоуверен. Без пяти минут депутат! Однако в депутаты не пролез, слишком густо лезло туда всякое дерьмо. Тогда он предложил свои услуги ФСБ. И там приняли его как родного! Еще бы, этакая биография, этакие заслуги, этакая готовность служить, служить и еще раз служить! Все это разворачивалось после нашего отъезда. И когда мы получили немецкую прописку, появились странные люди с одинаково серыми мордами, нагловато-уверенные в своей безнаказанности.
- Я не говорила тебе, берегла твои нервы, - призналась Галя. - "Фотографы" - это уже последняя капля. Они выследили нас давно, но почему-то медлили, возможно, медлил Валентин, продумывая какой-нибудь совсем уж дьявольский вариант. Когда позвонила Ольга Викторовна и передала просьбу Папы срочно приехать, я была просто вынуждена спрятать тебя от них. Валентин мог использовать и Ольгу Викторовну, я не исключаю, что между ними что-то было... Папа к тому времени был уже в глубокой депрессии. Раз-два в день звонил по телефону, все остальное время лежал, не читал газет, не смотрел телевизор, выключился. Мне обрадовался, как-то по-стариковски засуетился, достал коньяк, шоколадки, яблоки. Мы выпили, но разговора не получилось. Он то и дело сморкался, не мог сдержать слез, потом махнул рукой и ушел к себе в кабинет. Почему он вдруг срочно вызвал меня, я узнала, увы, уже на следующий день. Папа рано утром взял машину, перед отъездом зашел ко мне в спальню, обнял, поцеловал и быстро вышел. Через час позвонили, сказали, что Папа погиб внутри "Контура". Как это случилось, рассказали охранники. У него был пропуск-вездеход, и его пропустили в зону. В аппаратуре он разбирался прекрасно, к тому же при нем нашли зажигалку, которой он и включил поле. Убеждена, это было его собственное решение. Никакая душа не сможет выдержать того, что выпало на долю Папы. Это был тупик. Не мог не заниматься наукой, но и уже не мог больше видеть результаты своей работы. Он сам вынес себе приговор и сам же привел его в исполнение! Страшные слова, но - такова наша жизнь. Вся жизнь!
Я спросил, что значат ее письма - какие-то предложения о работе, квартире, помощь Валентина. Галя печально усмехнулась: