- Ты знаешь, - начал Н.-В. свое признание.

- Не хочу я продолжать разговор, - сказала Василькиса.

- Тебе не на чем ездить, возьми мою машину, все равно она без дела стоит в гараже.

Как же это ему самому не пришло в голову раньше - воспользоваться машиной Василькисы. Н.-В. немного посопротивлялся для порядка, сказав сначала вполне твердо: "Нет, я не могу", и, когда Василькиса сказала: "Ты просто хочешь меня обидеть", он смягчил отказ: "Как ямогу ее взять, это нехорошо", и когда Василькиса сказала: "Ты со мной говоришь, как с чужим человеком", Н.-В. сказал: "Хорошо, я ее возьму".

Прошло несколько пасмурных деньков, выглянула новенькая луна, и по ночному городу, где в темноте не так видна была грязь, Н.-В. летел на почти новеньком автомобиле, который ему доверили.

Они договорились с Василькисой так: Н.-В. вернется в город, постарается как можно быстрее уладить квартирные дела Снандулии и вернется на дачу. А Василькиса будет его ждать.

- Что нибудь вкусненькое привези, - сказала она на прощание.

И почти в пустом городе, почти в ночном, в пустынном переулке стоял телефонный автомат. И он работал. И Н.-В. позвонил. И когда раздался гудок, у Н.-В. замерло сердце. А потом оно застучало, потому что это был не деловой звонок, а сердечные дела. Но к телефону подошла не она. Это был дон Жан.

Потому что она спала. И прямо во сне Вера увидела, как кто-то подходит к ней. Это был Свя. Причем такой, каким она его видела в последний раз. И когда он подошел к ней, она так ему удивилась и обрадовалась, что поцеловала ему руку.

- Ну что ты, - сказал он, как бы не ожидая, - что ты, - как бы тоже удивись такому ее порыву.

- А тебя все ищут, - сказала она, - куда же ты делся?

- А я умер, - сказал Свя.

И, услышав это, она от неожиданности отступила даже назад:

"Как же так?"

- Не бойся, - сказал Свя, - я сам умер, от своей смерти.

- А как же ты здесь? - спросила Вера.

- Вот, пришел на тебя посмотреть.

- А как же ты умер?

- Это не просто так, - он сказал это совсем неопределенно и обнял Веру, и объятие было настоящим, а не мертвым, и оно было сильным. Все же она никак не могла поверить, что он мертвый.

- Не бойся, я с тобой, - почему-то сказал Свя.

И почему-то у Веры наступило странное безразличие к тому, чем на самом деле отличается смерть от жизни, как будто и смерть и жизнь были вещи одного и того же порядка, а не так, что жизнь была чем-то качественно другим, потому что Свя качественно ничем не отличался от прежнего Свя, и она хотела ему сказать об этом, но он сказал:

- Вижу, ты уже не боишься меня.

И она сказала:

- Нет.

- Я вижу, - сказал он.

- А ты будешь посещать меня?

И он сказал:

- Да.

- Да, - сказал дон Жан, - слушаю.

И вместо того, чтобы бросить трубку, Н.-В. сказал: "Можно Александра Сергеевича". "Пушкина?" - спросил дон Жан. И Н.-В. повесил трубку. Оба они были не дураки, и дон Жан догадался, что этому человеку не нужен Александр Сергеевич, и Н.-В. догадался, что дон Жан знает, что не Пушкин ему нужен.

- Кто это? - спросила Вера, - услышав звонок.

- По-моему тебе звонили.

- Кто?

- Спросили Пушкина.

- Тогда почему мне?

- Не мне же будут звонить и спрашивать Пушкина.

- Ошиблись, - сказала Вера, - закрой дверь, я посплю.

А Свя никуда и не уходил, он явно присутствовал в комнате. И как только стало совсем темно, он выделился из темноты сначала как силуэт, а потом по-настоящему.

- А к нему ты еще не приходил? - спросила Вера.

И Свя понял, что она говорит об Н.-В.

- К нему - нет, - ответил он, - еще рано к нему.

И он лег рядом с Верой совсем не как призрак, а по-настоящему. И Вера испугалась, что в комнату может войти дон Жан и увидеть их вместе. И, словно почувствовав это, Свя сказал:

- Ничего не бойся, я с тобой.

И правда, он был с ней. И он стал невидимым и бестелесным, и только одна часть его плоти была ощутима, но тоже невидима, потому что она была внутри Веры, и это было как во сне, но это было на самом деле.

И троллейбус, который почти бесшумно катил по улице, был переполнен людьми. И так же бесшумно, продавив заднее стекло, в него въехал грузовик. И люди стали захлебываться в крови. Но это была не обычная, а менструальная кровь королевы. И почти все люди захлебнулись в этой крови. А кровь все вытекала из королевы, и люди тонули в ней. Это была очень юная королева, и это была ее первая кровь.

И ее приговорили к смертной казни, эту королеву, потому что из-за нее погибло множество людей. Но эта королева была не просто королевой, а королевой всех блядей. И бляди стали плакать по ней. И все мужчины, возлюбленные этих блядей, тоже стали плакать, а несколько ее возлюбленных мужчин плакали у нее на коленях и говорили: "Ты моя любимая блядь". Но ведь известно, что бляди самые умные женщины; конечно, имеется в виду, истинные бляди, а не обычные шлюхи. И поистине замысел ее был прост. Ведь голову будет рубить не весь народ целиком, а представитель народа - палач. И королева перед казнью попросила выполнить всего одну ее просьбу - переспать с палачом. И она пришла к своему палачу, и это было в Большом театре в Москве, в ложе третьего яруса, и она села к нему на колени, а на сцене шла опера и какая-то девушка пела под музыку и плакала, и, пока она пела, королева целовала своего палача, и палач так полюбил ее, что никак не мог ей наутро отрубить голову в подземном переходе. И народ назначил другого палача в другом театре. И его она тоже любила. А потом у нее было десять палачей, и ни один из них не мог отрубить ей голову. И когда в Москве уже не оставалось пригодных палачей, когда все мужчины уже были ее палачами, ее простили и стали называть Блядью палачей, эту Королеву блядей.

- Тебе что-то снилось? - спросил дон Жан, когда Вера открыла глаза. Оказывается, пока она спала, он сидел рядом и наблюдал за ее лицом.

- Что-то нехорошее? - спросил он.

- Про детей, - ответила Вера.

И в том царстве как будто главными были не взрослые, а дети, и дети управляли этим царством. И взрослые нужны были этим детям только для того, чтобы они производили новых детей, а больше не для чего. И особенно вредных взрослых, которые плохо совокуплялись, они казнили. Там день и ночь - шла ебля, а утром - казни. И взрослые прислуживали детям и ходили все в одинаковых халатах. А когда дети становились взрослыми, на них надевали халаты, и взрослые уже никогда не были детьми. И еще Вера любила свою дочку не потому, что это была ее дочка, а просто именно эта девочка ей нравилась и как раз именно эта девочка и была ее дочкой. То есть то, что именно эта девочка, а не другая из всех девочек ей нравилась больше всего, - это как раз и было самое сильное чувство. А ведь дети - это такие маленькие люди, и они ближе к земле и потому живут как бы прямо на земле, а взрослые живут чуть выше, подальше от земли, и дети смотрят на взрослых снизу вверх, а взрослые сверху вниз, и дети живут в своем царстве детей прямо почти под ногами у взрослых. То есть Вера любила свою дочку как свою маленькую возлюбленную из этого царства. А дон Жан сказал, что он не любит дочку не потому, что не любит, а потому, что ему просто не нравятся маленькие девочки, то есть они ему нравятся издалека, но не нравятся вблизи. И еще он не понимал, о чем они говорят, эти девочки, а Вера понимала, и еще у детей не может быть имени, они все безымянны.

А Н.-В. раз - и приехал к Снандулии, потому что ему так хотелось видеть Веру, а Веры не было. И только одна женщина могла сейчас спасти его от этой грусти. Ведь это очень грустно, когда ты хочешь видеть человека и не можешь. Конечно, Снандулия была очень хороша и очень близка ему, но она не была его возлюбленной. И он, конечно, любил ее, но влюблен не был. А Веру он, может, даже не любил, даже иногда ненавидел, но был влюблен. А новое чувство, оно так сильно, даже не потому, что оно чувство, а потому, что новое. И ему страшно хотелось сказать Снандулии, что он влюбился, жутко, несомненно, но как-то неудачно, в одну художницу, но что она не видит в нем его самого, а чего-то такое видит, что он даже никак не может понять, кого же она видит в нем. "Кто я для нее?" - вот что он хотел спросить у Снандулии, рассказав ей все с самого начала. Потому что в этой его влюбленности все время было только начало и никак не могло сдвинуть с этого начала и хоть как-то продвинуться к середине. И он чувствовал, что только Снандулия могла ему все сказать. Потому что это была единственная женщина, которую он сразу же полюбил, он даже не успел влюбиться в нее, как сразу же полюбил. Но почему-то любовь, она тоже уступает место влюбленности; почему она это делает? И как только они поужинали, и как только он выпил рюмку коньяка, раздался звонок в дверь. Это было уже совсем неожиданно. "Посмотри, кто там", - сказала Снандулия, Н.-В. открыл и увидел на пороге - потому что это могла быть только она - злую соседку. Она была даже чем-то похожа на ту соседку, которая умерла и вдруг похорошела в момент смерти; и, как все соседки, она была похожа на нее чертами соседскими, так же, как все ученики похожи ученическими чертами, а профессора профессорскими, но и только. И больше ничем, и если эти соседские черты исключить, то Н.-В. увидел перед собой не просто соседку, а просто - злую. И, прошмыгнув к себе в комнату, она затаилась.