- Будет поздно, - ответил тот же тихий голос. - Бог избрал меня слабым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жид здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Теперь вертоград Господен опустел, здесь разливается адское пламя, но я затушу его своими слабыми высохшими руками.

Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить, как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком. Вероятнее всего, с каким-нибудь монахом, не пожелавшим покинуть монастырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабораторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я в самом деде с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подвалах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Гулу я решил ничего не рассказывать. Он и без того кажется чем-то сильно встревожен и жалуется на бессонницу.

29-го мая. Сегодня утром я нашел у своих дверей письмо на пожелтевшей бумаге, вложенное в грязный конверт. Оно без подписи, без обращения и заключает десяток слов, написанных дрожащим неровным почерком:

"Приходите сегодня вечером к трем дубам, по дороге в Тракай, и там увидите свет, победивший тьму". Я показал это странное послание Гулу.

- Вам надо пойти, - сказал он. - Я хорошо знаю это место. Там совершенно открытый холм, на котором из трех дубов, упоминаемых в старинных легендах и преданиях, остался только один. Возьмите на всякий случай револьвер, хотя, по моему мнению, вам ничто не может угрожать. Я полагаю, что это пишет тот сумасшедший монах, который не зная, чем заполнить свое время, по старой привычке следит за каждым шагом своих соседей. Поговорите с этой пыльной мумией, и, может быть, он избавит нас от своего назойливого любопытства."

На этих словах Гула мои заметки обрываются и дальше идет ряд бессвязных фраз, написанных под влиянием того ужасного события, которое произошло в тот вечер.

Я отправился к "трем дубам" в то время, когда солнце скрывалось за волнистой линией леса. В неподвижном ясном воздухе был разлит тонкий аромат цветущего шиповника и полевых трав. Листья на вершинах деревьев стряхивали последние золотые капли и нити, которые исчезали в голубоватом спокойном сумраке. Дорога, покрытая теплой пылью, в которой недавно погасли солнечные искры, делала множество поворотов, но я чувствовал такую радость среди этого простора, что готов был идти без конца. Крутой холм "трех дубов" поднимался на окраине болота, где в чаще тростника хор лягушек робко и тихо начинал свою страстную песню. Старик-крестьянин в синем жилете с медными пуговицами и в деревянных башмаках косил молодую траву рядом с розовой водой, покрытой черным кружевом плавающих листьев. Я заговорил с ним о погоде и все время смотрел на вершину холма, где в неподвижном воздухе застыло исполинское дерево, при взгляде на которое чувствовалось мощное дыхание бури. Впрочем, этот дуб с узловатыми скрюченными ветвями сам был зеленым воплощением сокрушительной бури, воздвигнутым природой над мирной и тихой равниной. От двух его товарищей остались лишь серые пни, похожие на основания обрушенных колонн.

- Вы не знаете, что это за здание? - спросил я у старика, указывая на бывший монастырь и желая узнать мнение окрестных жителей о лаборатории Гула.

Крестьянин снял шляпу и перекрестился.

- Не советую вам подходить к нему близко. В молодости я был матросом и могу сказать вам, что эта каменная громада - самый опасный риф, какой только существует от Кале до Клайпеды.

- Чем же он опасен?

- Около него христианская душа так же легко погибнет, как судно без руля, попавшее в буруны. Вы, должно быть, приезжий? - продолжал он, переменяя разговор.

Я боялся дальнейших вопросов, но старик вывел меня из затруднения, высказав предположение, что я приехал в соседнюю деревню на свадьбу к какому-то богатому хуторянину. Окончив косить, он поднялся за мной на вершину холма и принялся показывать окрестности, подробнейшим образом перечисляя имена всех владельцев хуторов, полей, лугов, рощ и садов на десять километров в окружности. Сумерки сгустились, и небо заискрилось алмазной пылью. Я с нетерпением слушал нескончаемую болтовню старика, не спуская глаз с пустынной дороги. Крестьянин к моей досаде и не думал уходить. Он уселся на землю и, набивая трубку, сказал:

- Звезд-то, звезд сколько! Говорят, что это - к урожаю... Боже мой! Смотрите, что это такое! - закричал он вдруг.

Я быстро обернулся и увидел поток зеленоватого света, струившегося вокруг черной громады монастыря. Призрачное пламя вырывалось снизу, из той части здания, где помещалась лаборатория. Оно быстро поднялось над крышей и, как хвост кометы, изогнулось в небе. Древние стены на моих глазах плавились, таяли и обращались в сияющий серебристый туман, улетали в бездонную высь. Явление это сопровождалось нарастающим яростным свистом и шумом, похожим на завывание бури в ущелье. Внезапно налетевшая волна невидимого прибоя сбросила нас на берег болота. Я на минуту потерял сознание и когда поднялся на ноги, то почувствовал нестерпимую боль в ушибленной руке. Прежде всего я увидел сломанную вершину дуба, который продолжал еще грозно шуметь своими изуродованными ветвями, и над ним в черном небе длинную полосу яркого голубого тумана, уносившегося к звездам.

Вытирая с лица кровь, я пустился бежать к монастырю, не разбирая дороги, прыгая через канавы и путаясь в траве. По земле разливался слабый свет, испускаемый обращенными в атомную пыль камнями, и при этом бледном свете я, как в лунную ночь, видел остатки монастыря. По-видимому, ужасное действие радионита было в самом начале остановлено предохранителем Гула. Исчезла только южная пристройка, где находится лаборатория, остальная часть здания лишь изменила свои очертания, стала ниже и массивнее, так как рухнули все башни и обвалилась часть крыши. Наконец, еле переводя дыхание, я вбежал в раскрытые ворота и остановился на берегу пруда, появившегося в том месте, где произошел взрыв. Вода из озера в парке хлынула в образовавшуюся глубокую яму и заполнила ее до краев. На гладкой поверхности среди густых теней отчетливо блестело изображение новой кометы.

- Гул! - закричал я и прислушался. Нигде ни звука. - Гул!.. Циранкевич!..

Никто не ответил.

Я поднял голову и посмотрел на небо. Голубоватое мерцающее пятно быстро уменьшалось. Оно уже не затмевало звезд, и его спокойное сияние растворялось в трепетном сумраке весенней ночи. Я неподвижно стоял, пока оно не превратилось в звезду первой величины, и потом медленно пошел по дороге в Тракай.