После господина начальника приходили еще какие-то люди, и много было сказано разных слов. Все были необычайно потрясены случившимся и говорили обо мне только хорошее. Потом они обедали в соседней комнате, а от меня в это время какой-то мальчуган отгонял мух пучком базилика. И за обедом обо мне было сказано много хороших слов.
После полудня зазвонили колокола. Комнату, в которой я лежал, окурили ладаном. Запели попы, кто в лес, кто по дрова. Потом вдруг все почему-то засуетились, зашушукались. Если я правильно понял, искали лимон, чтобы дать понюхать моей жене, но не нашли.
Окропили меня красным вином, поставили полный графинчик у моего изголовья, и гроб плотно закрыли. Четыре специально назначенные практиканта подхватили гроб на плечи, и мы пошли.
Шли долго. Где-то отдыхали. Очевидно, в церкви, потому что я слышал, как пели попы, а пономарь дрожащим голосом вымогал у моей жены деньги. Потом снова шли. Наконец опустили меня на землю. Топтались, топтались около гроба - кто знает, что это было. Только вдруг слышу где-то над моей головой раздался голос Стевана Ёксича. И чего только этот человек не наговорил! Сколько добрых слов я услыхал о себе - всего просто не упомнишь. Оказывается, я был человеком благородным, добросердечным, честным, уважаемым, скромным, способным, порядочным, добрым, душевным, искренним, общительным, трудолюбивым, великодушным, остроумным, щедрым, мудрым, человеколюбивым, осмотрительным, сдержанным и бог знает еще каким. Слушая все это, я и сам начал подумывать о том, каким действительно печальным событием и огромной утратой является смерть такого человека, как я!
Между прочим оратор особенно долго говорил о том, что во мне был дух предприимчивости, что я был самым ревностным членом комитета по сбору пожертвований на памятник покойному Ачиму Пивляковичу. А уж если говорить честно (мертвому человеку это, во всяком случае, прощается), то за деньги, собранные на памятник, и мне, конечно, довелось попить винца, но ведь этот наглец, который сейчас лжет над моей головой, просто пропил весь памятник дорогого покойника Ачима. Я не знаю, зачем он сейчас снова ворошит это дело и заставляет меня, мертвого, ругаться. Ну хорошо. Я был членом этого комитета, но разве я единственный человек в Сербии, который состоит в каком-либо комитете по установлению памятников? И разве это единственный памятник в Сербии, который проели и пропили члены комитета? Я убежден, что он, этот самый Стева Ёксич, как только возвратится с моих похорон, сразу же предложит создать комитет для сбора добровольных пожертвований мне на памятник.
Долго еще говорил он над моей головой. Очень долго! А когда закончил, я вдруг почувствовал, что меня подняли и снова опустили. А затем услышал, как застучали комья земли по моему гробу: бум... бум... бум... Меня закопали... И все замерло... Покой, тишина и могильный мрак!
Но что это опять! Слышу какой-то шум и возню около могилы. Как будто меня откапывают. Начали уже поднимать крышку гроба.
Что же это, господи? Не пришел ли кто-нибудь из моих родственников, чтобы еще раз увидеть меня и поцеловать?.. Нет. Это могильщики забыли проститься со мной. Поцеловали меня в лоб, сняли с пальца кольцо, выпили вино из графинчика, что стоял в изголовье, перекрестились и пожелали, чтобы земля мне была пухом!
Прежде чем снова закопать меня, они внимательно рассмотрели кольцо и, убедившись, что оно действительно золотое, еще раз богобоязненно перекрестились и прошептали:
- Пусть земля тебе будет пухом!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Святой архангел Михаил извлек из меня душу и весьма учтиво предложил ей сесть в двуколку.
Конь, запряженный в двуколку, был таким тощим, что я уж просто отчаивался, подумывая о том, сколько мучений придется перенести нам на пути до неба. У него, правда, были крылья, но они больше походили на тряпки, развешанные для просушки.
Все-таки мы двинулись, и после обычного обмена любезностями архангел предложил мне сигарету. Меня необычайно поразило, что табак в ней был наш, земной. Заметив мое удивление, архангел доверительно склонился к моему уху и сказал:
- Я, знаете, частенько бываю на земле и... закупаю. Наш наверху, монопольный, никуда не годится.
- Монопольный?! - ужаснулся я. - Разве и у вас на небе есть монополия?
- Конечно, есть, - печально ответил архангел. - Раньше ее не было, но явилась на небо душа какого-то бывшего министра финансов. Разумеется, ее отправили в пекло. Так эта душа, чтобы вывернуться оттуда, из пекла, представила святому Петру проект закона о введении монополии на табак.
- Ах, вот как? - воскликнул я.
Новость эта меня так огорчила, что я уже почти решил возвратиться к себе домой. Однако архангел разъяснил мне, что это невозможно.
Мы продолжили свой путь, и, чтобы скоротать время, я упросил архангела рассказать мне хотя бы в самых общих чертах что-нибудь о небе и о положении на нем. Архангел Михаил оказался очень словоохотливым. Он поведал мне о многом. Рассказал он и о том, что там, на небесах, есть вполне приличное общество. Объединены в специальном клубе и охотно бывают вместе апостол Онисим, мученик Памфил, Григорий Двоеслов, Алексей - человек божий, мученик Терентий, многострадальный Иоанн, мученики Акакий, Евлампий, Гурий и Фалалей, чудотворец Тихон и преподобный Потапий. Архангел рекомендовал мне с ними познакомиться.
- Да, - усомнился я, - но ведь я не чудотворец, не мученик, не преподобный, и даже не двоеслов. Примут ли они меня в свою компанию?
- Ну, тогда, может быть, вам пришлось много страдать?
- О да! - воскликнул я, вспоминая о том, как там, внизу, на земле, меня четыре раза выгоняли со службы.
Рассказывал святой Михаил и о небесных женщинах, особенно выделил мучениц Пелагею, Гликерию, Акилину, Февронию и попутно неодобрительно отозвался о мученице Татьяне и преподобном Герасиме. В связи с этим разговорились мы и о моей жене. Наша беседа дала мне удобный повод укорить архангела за то, что он у меня, такого молодого, взял душу. Уж если ему не жалко меня, так пожалел бы хоть молодость моей жены. Вспомнив о молодости моей жены, завели разговор вообще о вдовицах. И на земле я о них всегда охотно разговаривал. Воспользовавшись случаем, я рассказал архангелу Михаилу известную историю о Юце-капитанше, которая, похоронив мужа, днем ходила в трауре, а по ночам спала, разумеется, в белых ночных рубашках. Она тогда жаловалась дьякону Илье: "Боже мой! Как смешно все устроено! Днем хожу в трауре, а ночью сплю в белом, как будто жалею мужа только днем. А я охотнее бы спала в трауре!" Архангел Михаил от души посмеялся над моим рассказом, похлопал по плечу и сказал: