- О нет! Только не это! - воскликнул драматург, заметив, что поэт спит, и встряхнул его так, как встряхивают в армии рекрутов. - Ты прослушал самое интересное место. Я вынужден возвратиться и снова прочитать седьмое явление.

- Да я все слышал!

- Нет, нет, ты не слышал.

Он снова отложил девять листов к непрочитанному, и несчастный понял, что о сне лучше и не думать. Лирик пошире раскрыл глаза и снова отдался на волю судьбе.

А тот читал, читал, читал, читал беспрестанно, читал без отдыха, читал не переводя дыхания.

Поэт снова пытался вертеться и рассматривать муху, дыру, туфли. Но уже больше ничего не видел и не слышал. Что-то неясное и неопределенное звенело и жужжало в ушах, то как поезд, несущийся с огромной скоростью, то как ливень, то как густая, клокочущая лава, то как буря, сметающая и сокрушающая все на своем пути.

Его стали одолевать видения. Показался змей из детских сказок и принялся дуть на него сначала холодным ветром, а потом горячим. Появился дракон, из пасти которого извергалось пламя, и он чувствовал даже, как это пламя обжигает его. Привиделся, наконец, и змеиный царь. Поэт ощутил, как вонзаются в него ядовитые змеиные жала.

Прошли час, два, три, четыре, пять, шесть часов чтения. Полных шесть часов чтения, еще немного - и пройдет день, а драматург все еще не кончил.

Лирик посмотрел на кипу непрочитанных листов и тяжело вздохнул: конца не было видно.

Он сделал какое-то отчаянное движение рукой, словно прося о милости, и случайно прикоснулся к своей щеке, к той щеке, которая была побрита. К своему удивлению он почувствовал, что на бритом месте снова выросла борода.

Чтение продолжалось так долго, что бедняга снова зарос!

Осознав в столь трудных обстоятельствах сей утешительный факт, лирик схватил полотенце, висевшее на его шее, стер остатки мыла с другой щеки и так стремительно бросился к дверям, словно спасался от наводнения...

Больше уже никогда драматургу не удавалось заманить его к себе дочитать рукопись, хотя он и уверял, что осталось всего две сцены.

КОМИТЕТ ПО ПЕРЕНЕСЕНИЮ ПРАХА

Предков вообще следует уважать, а особенно заслуженных. Что касается лично меня, я предпочитаю быть потомком, а не предком. Возможно, я заблуждаюсь, но остаюсь при своем мнении. Я ни за что не хочу быть предком, тем более заслуженным. Ведь если ты заслуженный предок, то потомки прежде всего постараются забыть, где твоя могила. А если ты почему-либо и остался в их памяти, твоим именем станут называть всяких лошадей, собак и - что еще хуже - назовут какое-нибудь певческое общество или кабак.

А когда твоя могила совсем затеряется и несколько поколений лошадей и собак будут носить твое имя, появится так называемый комитет по перенесению твоего праха.

Вчера я нашел на столе пригласительный билет, в котором были подчеркнуты следующие слова: "Соблаговолите прийти к 9 часам вечера на заседание. Будет решаться очень важный вопрос общего значения".

Так как в этот вечер не было ни театра, ни каких-либо других развлечений, я надел фрак, перчатки и отправился в указанное место, чтобы принять участие в решении вопроса "общего значения".

В дверях меня поджидал председатель (его уже избрали председателем); он любезно поздоровался со мной и сжал руку, словно хотел сказать: "Ты будешь за меня, когда начнется голосование!"

Этого председателя я знал и раньше. Он очень часто создавал различные комитеты, рассчитывая, что в тридцати из ста вновь созданных комитетов проберется в председатели. Этим комитетам совершенно нечего было делать. Их назначение сводилось лишь к тому, что его избирали председателем, о чем, он, разумеется, сразу же сообщал во всех газетах. Знал я его еще и по речам, которые он произносил на похоронах, свадьбах и собраниях. Все его речи начинались одинаково, расцвечивались пышными словами и совершенно истощали терпение слушателей.

Кроме господина председателя, собралось еще человек пять-шесть. Кое-кого я даже знал.

Один из них, длинный, с головой, склоненной на грудь, страдал той же самой болезнью, что и председатель. Он записывался во всевозможные общества в надежде быть избранным хотя бы в комитет, рассчитывая в глубине души и на место председателя. Однако ему не везло. Помню, в каком-то певческом обществе двое даже подали за него голоса, но развязка была трагической. На очередном заседании он ляпнул какую-то глупость, председатель поправил его, он стукнул кулаком по столу. Председатель сделал ему замечание, он оскалил зубы. Председатель позвонил, призывая к порядку, а это его так взбесило, что он схватил председателя за горло. Оппозиция, как и всегда раздраженная острыми дебатами, "всею силою слов" обрушилась на него. Он потребовал слова и взобрался было на стол, но тут меньшинство открыло двери, а большинство вышвырнуло его вон. Я не знаю, как шли его дела в других обществах. Известно, что нигде его не избирали даже членом комитета.

Знал я и еще одного, вот этого с красиво зачесанными волосами и большим перстнем с алмазом на указательном пальце левой руки. Он непременный член всех комитетов, всюду его приглашают и избирают. На собраниях он никогда не говорит ни слова. Пока выступают ораторы, он катает шарики из хлеба, а при голосовании обычно воздерживается. После собрания подзывает официанта, долго с ним шепчется и обычно платит за всех.

Знал я и того, низкорослого, хромого, с маленьким подбородком. Это был человек, ужасно любивший парады. "Я душу отдам за парады, и разве сама жизнь не является гигантским парадом!" - говорил он и, возможно, был прав.

Остальных трех я не знал. По выражению их лиц было видно, что они приготовились решать важный вопрос "общего значения".

Первым взял слово господин председатель.

- Господа! - сказал он. - Люди рождаются, чтобы совершать какие-то дела. Дела могут быть большими, могут быть и малыми. Большие дела обычно вершатся для того, чтобы последующие поколения могли восхищаться ими и учиться. Я думаю, что наше поколение умеет ценить заслуги своих предков. А если это так, то надо доказать это на деле. Можно было бы устроить банкет, но на банкетах прославляют живых людей. Мы не будем прославлять живых титанов, потому что из-за разных интриг неизвестно, кто из живущих ныне великий человек, а кто нет. Поэтому лучше поговорить о покойниках. Самым убедительным доказательством признания заслуг покойного я считаю перенесение его праха!