- Вот это и есть конец? - спросил мальчик громко. Дриада посмотрела на него с испугом и погладила сатирыша по голове.

- Ну-ну, - сказала она тихо, - такой большой, а плачешь. Ну, иди ко мне на руки, иди...

- Это конец! - провозгласил Приап. - Что вы тут торчите? На что надеетесь? На бога из машины? Не будет вам бога! Померли все, одни мы остались!

- Не кричи, - попросил фавн. - Видишь, ребенок спит.

Дриада крепко прижала сатирыша к себе, накрыла его волосами и тихо запела. На окружающих они внимания не обращали.

Приап снизил голос, но продолжал шипеть.

- Слышь, мальчик, и на что нам теперь надеяться? А? Что скажешь? Жили, горя не знали, о завтрашнем дне не думали, а вот он и пришел, завтрашний-то. И что делать? Вот за Н и м в Аид спускаться? Нет уж, там и без меня сейчас прибавление. Элизий, видать, переполнен, - того и гляди, в Тартар пошлют на веки вечные... Здесь оставаться? В слякоти этой, такой-растакой, гидра ее заешь?

- Есть же и другие места, не только Пелион... - вяло отозвался фавненок. - А вообще, ты прав, некуда нам... Дожить бы свое в каком-нибудь захолустье, где еще не разучились жертвы богам приносить, а там и в Аид... Холодно мне. Почему никто у нас одежду не носит, разве что на Олимпе...

- Нет никакого Олимпа, - мрачно сказал старик. - А может, и не было... Ты-то знаешь, где искать свое захолустье?

Мальчик пожал плечами.

- Посмотрим.

- Мне-то легче, - прохрипел Приап и согнулся в новом приступе кашля. - В жизни всякое случалось. Где-нибудь под Милетом найду себе пару молоденьких пастушков и останусь там навсегда... - Приап закрыл лицо руками. Он тяжело дышал, и в груди у него что-то свистело. - Что за чушь... - проговорил он после долгого молчания. - Планы строим, надеемся... Нет, я тебя не отговариваю, только зря это все. Нечего придумывать будущее. Нет у нас ничего. Кончилось. Так и будем ходить в тумане, пока не свалимся в пропасть. Тут нам и конец.

- Уйди, - попросил фавн брезгливо. - Ищи своих... пастушков. А я... Не знаю. - Он повернулся к дриаде и твердо сказал: - Не надо здесь оставаться. Пойдем. Слышишь, пойдем.

- Мальчик, - сказала она негромко и, кажется, с жалостью. - Куда я пойду? Зачем? Что мне, сатирыша бросить? Не говори глупости... - Дриада склонила голову и зашептала: Вот сейчас мы поспим, а потом поищем, что нам покушать, и все у нас будет хорошо...

- У-у? - сонно спросил сатирыш и чихнул.

- Будь здоров, маленький. Спи, спи... X

"Дура, - подумал фавн со злостью и пошел вниз по склону. - Сумасшедшая. Нашла себе развлечение". Ему пришло в голову, что надо похоронить Пана согласно старым обычаям. Он остановился, потом махнул рукой и зашагал дальше.я1 Бесполезя1но. Никакого смысла. Все равно эту ночь нам не пережить.

Овидий сидел у окна, за которым висела неподвижная, плотная тьма. К полуночи облака растворились, и река заблестела отраженным светом. Вокруг был широко раскинут необъятный мир, и Город был виден весь, от ближних ворот до греческого алтаря Смеха-и-Страха на другом его краю. На глазах у поэта вещи, деревья, дома странно преображались, и небо дрожало. я1Мир всегда был хрупок,я0 писал Овидий. Он не знал, сколько осталось времени до Конца и торопился записать то, что видел. Потребность г о в о р и т ь - все равно, с кем, хоть с самим собою - была в нем всегда: и теперь, сознавая, что его листки не прочтет никто и никогда и даже, прочтя, не поймет, - теперь, в одиночестве и отчаянии, - он упрямо делал то, для чего был создан: писал. я1Теперь... я все еще боя1юсь сказать... в конце концов, я не знаю наверное... Оставь я1эти оговорки, Носатый, все ты знаешь и видишь: мир разбит, я1разломан на куски, как старый кувшин: последняя метаморфоза: я1последнее, что нас ожидает. Как будто на картинах новомодных я1живописцев, я0писал Овидий. Тростинка сломалась, он отшвырнул ее и взял другую. я1вселенная распалась на плоскости,я0 я1на геоя1метрические фигуры. Мир ощетинился невообразимыми углами. я1Посреди земли выпирает в небо гигантский нарыв - капитолийя1ский холм. Я смотрю на вещи и не понимаю их смысла. Яя0 я1не соя1шел с ума. Я еще здесь, я мыслю. Я повторяю самое главное: я1здесь, в этом страшном новом мире, я не должен забыть,я0 я1каким я0 я1был прежний. Что мне остается? Просто называть вещи.я0 я1Повтоя1рять имена. Ну же! Ты писал о превращениях, ты говорил обо я0 я1всем, что только видел в мире. Начинай! Окно. Ночь. Дом. Не я1останавливайся. Складывай обломки. Пиши, пока есть, чем пия1сать. Тростинка. Стол. Папирус.

Он уронил голову на стол. Сжал виски. Что-то шептал, но все медленней. Его позвали, он не ответил.

я1Бесполезноя0, думал оня1. Бессмысленно. Я все забыл. Я ния1чего не помню.

Сквозь трещины в комнату пробрался ветер; он прошуршал среди папирусов, разбросал их по комнате, оглянулся на пороге и, хлопнув дверью, пошел гулять по дому. Овидия знобило с утра, а сейчас холод стал невыносимым. С трудом открыв глаза, он отодвинул кресло и вытянул руки над жаровней. Огонь не грел; да он и не видел огня: только блеклые красно-желтые полосы дрожали перед ним.

Тогда он решился. Он нагнулся, поднял охапку листов и положил их на жаровню. я1Если это может хоть что-нибудь измея1нить, я0сказал он и только в следующее мгновение понял, что это была молитва.

Овидию было чем заняться в остаток ночи. Пепел летал по комнате и забивался во все щели. Лишь когда последний папирус, не прибавив тепла, стал серой пылью, он вернулся в кресло и собрался заснуть. Именно в эту минуту дверь приотворилась, - вошел фавн. Он молча подошел к другу и сел у него в ногах.

- И здесь этот проклятый туман, - тоскливо проговорил мальчик и вдруг спросил: - Когда ты понял?..

- Когда... - повторил Овидий и как бы с неохотой ответил: - Да вот когда ты исчез. Поплыло перед глазами, и я XI увидел... Не знаю, что, но это было... омерзительно. Ты там был?

- По мне не видно? - огрызнулся фавн.

- И знаешь, что самое странное, - продолжал Овидий, не слушая его. - Или страшное... Ведь никто из нас - из людей никто, кроме меня, этого не заметил, даже не почувствовал. Слышишь? - Он кивнул головой в сторону пьяного гомона. - Веселятся. И никто из них... Даже Коринна. "Что с тобой, милый? Отдохни, милый! Ты переработал, милый! У нас завтра аудиенция..." Вот скажи, ты ведь больше моего знаешь: за что мне это? Почему я один вижу этот хаос?

- Ты поэт, как-никак, - отозвался фавн, помолчав. - Ответь лучше: а н а м это за что?

- Неисповедимы... - начал было Овидий, криво улыбаясь.

- Перестань! - крикнул мальчик. - Брось свои вечные цитаты! Нет никакого Юпитера! Нет никаких его неисповедимых путей! И нет во всем этом никакого смысла! Понял? - Он вдруг ткнулся Овидию лицом в колени и разревелся. Никогда он себе такого не позволял, ни перед олимпийцами, ни тем более перед смертными, а теперь вот плакал и никак не мог остановиться. Всхлипывал, как сатирыш малый. Человек обнял его, хотел чтото сказать, но не смог.

- Гарью пахнет, - сказал фавненок.

Они опять сидели у окна - совсем, как утром.

- А... - махнул рукой Овидий. - Это я... - Он вдруг понял, что ему трудно будет признаться. Нет, он не чувствовал сожаления - скорее, нечто вроде стыда, беспричинного и непонятного.

- Да?

- Сжег свою книгу, - быстро сказал человек.

Мальчик непонимающе посмотрел на него, перевел взгляд на жаровню и опять на Овидия.

- Да как ты...

- Как я мог? - Поэт рассердился и вскочил на ноги. - Ты же сам сказал: нет никакого смысла. Где тот мир, о котором я писал? Ради чего я писал? Столько лет, столько лет! - Голос его дрожал. - И в один день все рухнуло. Что осталось от моей книги? Сборник побасенок? Сказочек, которым никто не верит? Тогда зачем она нужна? Отвечай!

Фавненок вспрыгнул на кресло, чтобы оказаться одного роста с Носатым, и закричал:

- Права ты не имел ее уничтожать, вот что! Ведь Книга это все, что осталось... - Он сглотнул. - Что оставалось от прежнего мира! Они... - Взмах рукой. - ...забудут в одночасье. Один ты видел и помнил, как это было! А, что говорить... Копии не осталось? - спросил он безнадежно.