Он не мог понять братьев, хотя и знал их довольно давно. Кажется, Эдвин на все махнул рукой: поставить себя вне закона было чрезвычайной глупостью. Он вспомнил, как любили Эдвина в Нормандии, очевидную благосклонность к нему Вильгельма, но, кажется, Эдвин ничем не дорожил, и, когда он все бросил, Моркар последовал за ним. Неужели они поедут к Хереворду? Он нахмурился. Если борьба усилится, Вильгельм пригласит его присоединиться к королевским войскам, и тогда он должен будет сражаться со своими старыми союзниками. Он вспомнил о тех неделях, которые провел в своем лагере при Тизиде, и свою злость от того, что его покинули все друзья – он был там тогда в том же положении, что и они сейчас в Эли. Он мог бы многое понять, но только не разграбление Петербороу. Ульфитцель тоже думал о Петербороу и о видении Леофрика – о том, как золото аббатства утекало прочь. Эта часть предсказания исполнялась сейчас, и кто мог бы сказать, что остальное тоже не исполнится? Тогда Леофрик сказал: «Граф стоит в огне с распростертыми руками, и на горле его кровавая полоса…»

Но Вальтеоф не был в Петербороу, так что видение Леофрика не может к нему относится. А еще это может означать, что золото – часть разграбленной Англии. И во всяком случае… Ульфитцель вздрогнул, и голова у него закружилась при мысли… Он оперся о столб, чтобы не упасть. Но это рука Вальтеофа, теплая и живая, поддерживает его, и это – реальность, а не сон.

– Что с вами? – испуганно спросил граф. – Вы больны, святой отец?

– Нет-нет, – торопливо ответил аббат. Он глубоко вздохнул, стараясь овладеть собой. – Я знаю, что ты не будешь теперь поддерживать бунтовщиков.

С самого начала Торкель Скалласон и новая графиня друг друга невзлюбили. В течение восьми лет он разделял бессонные ночи своего господина, и ему теперь было трудно уступить свои позиции. Эдит же, со своей стороны, дала понять достаточно четко, что она графиня, и не собирается обитать на женской половине, занимаясь обычными женскими делами.

Раньше только Торкель получал все отчеты управляющих с земель графа, и каждые полгода давал лорду отчет о положении дел в имениях. Теперь эту обязанность Эдит взяла в свои руки. Она оказалась более образованна, чем большинство женщин, даже множество мужчин, и по своему собственному желанию выучилась и писать, и читать. Вальтеоф удивлялся и умилялся, видя ее с пером в руках, со склоненной над пергаментом головкой. Она, однако, оказалась не так доверчива, как он. Граф никак не мог заставить себя долго заниматься с арендаторами обыденными делами.

Когда он вместе с Торкелем возвращался домой, его голова была набита цифрами. Освин Гримкельсон, брат Оти, сохранил все свое сено и обещал прислать десятину на следующей неделе в Рихолл. Крон Герделай должен три головки сыра, а вдова Эмма, плача, сказала, что не сможет послать двух корзин гороха, потому что урожай у нее в этом году очень бедный, а петухи склевали все свежие стручки. Он приказал управляющему вычеркнуть ее долг, потому что посочувствовал ей. Эдит же сказала ему, что он слишком уж снисходителен, и она хотела бы знать все детали этого дела. Его озадачивало, с каким рвением она изучала все, что касалось их владений, и он вспоминал, как в садике Фекама она страстно говорила о важности земли.

Торкель молчал рядом с ним, думая о том, какие изменения произошли с последнего сентября, но, поглядывая на графа, он не мог отрицать, что тот счастлив в браке, неудовлетворенности на столь знакомом лице не было.

– Мессир де Руль отдал земли Герона под пашни, – наконец произнес он. – Старый Хью никогда и не думал, что они могут как-то использоваться, но, кажется, в этом году там будет прекрасный урожай.

Вальтеоф кивнул. Забота Ричарда о Дипинге и его доброта к монахам Кройланда постоянно его радовали; несмотря на свои новые обязанности, он бывал в Дипинге так часто, как мог, но со смертью Вильгельма Фиц Осборна на него возложили еще больше обязанностей. Они все жалели о потере Фиц Осборна, убитого в бессмысленной битве во Фландрии, куда он поехал помочь вдовствующей графине, в битве, в которой погиб и ее сын Арнульф, которого когда-то предлагали Эдит.

Вальтеофу хотелось бы, чтобы Ричард еще раз попытался поднять разговор о женитьбе на Ателаис, но он молчал, как и Ателаис, которая теперь была среди дам. В эти дни она была более спокойной, более отдаленной, и он с трудом понимал, что твориться в ее головке. Но теперь, казалось графу, он немного знал женщин; его сейчас поражало, как это он мог выносить свое одиночество до того, как в его доме появилась Эдит, наполнив его теплом и жизнью.

К вечеру они приехали в Нортгемптон и во дворе увидели с дюжину лошадей. Он взглянул на Торкеля, который пожал плечами, и вместе они поднялись в дом. Там, стоя у кресла Эдит и близко к ней наклонившись, смеялся Ив Таллебуа.

Эдит увидела мужа:

– Мой господин, добро пожаловать домой. Как видите, у нас гости. Я упрашиваю его остаться с нами на ужин и на ночь под нашей крышей.

Ив выпрямился. Он держался высокомерно и развязно. Помня о недавнем разговоре с Ульфитцелем, Вальтеоф едва наклонил голову:

– Мы принимаем так всех проезжих, Ив Таллебуа, но я также хочу сказать вам, что слышал, будто вы вторглись в собственность монахов Кроиланда, моих давних друзей.

Ив держал в руках чашу с вином и прежде, чем ответить, сделал долгий глоток, но глаза его были беспокойными:

– Суета из-за нескольких клочков земли, которые когда-нибудь отойдут ко мне.

– Аббат сказал мне несколько иное, и кто бы не владел землей, у вас не было причин убивать их скот. На них была метка монастыря.

Ив пожал плечами:

– Значит, святые отцы должны были смотреть за ними внимательнее.

Эдит встала. Ее хрупкая фигурка сейчас округлилась, но движенья были все так же грациозны, и в глазах ее мужа она стала еще более красива в преддверии близкого материнства. Полусмеясь, полуукоряя, она смотрела на него.

– Мой господин, мессир Ив наш гость. Не лучше ли права и притязания аббатства рассматривать в судебной палате?

В первый момент он не нашелся, что ответить. Раздражение от того, что он встретил Ив в собственном доме, там, где ожидал увидеть только свою Эдит, спорило в нем с традиционным саксонским гостеприимством. Он, конечно же, не забыл поведения этого нормандца, когда сам был гостем в Нормандии.

– Я господин этих земель, – наконец произнес он, – и монахи находятся под моей защитой. Однако, как ты, жена, сказала, это не тема для разговоров за столом. Прошу извинить меня, господин Ив, я удалюсь умыться с дороги.

Наклонившись, он поцеловал Эдит и позвал Оти зайти вместе с ним в его комнату. Торкель последовал за ним и в молчании ждал, пока Оти принес воду и свежее белье для господина.

Затем он сказал:

– Я хотел бы, чтобы злой дух вышел из болот и выставил прочь нашего друга Ива.

Вальтеоф освежил лицо водой.

– Пока я жив, он не влезет со своими бандитскими повадками на мои земли.

Торкель облокотился о дверь. «Пока он жив – да, – подумал он, – но что будет, когда он и несколько высокородных англичан исчезнут? Нормандцы стараются все прибрать к рукам, все изменить! Однако, – подумал он, – есть кое-что на этих землях из прошлого, что осталось в настоящем, в жизни их святых, в их искусстве, в их поэзии, кое-что, чего нормандцы не имеют, а вот он, поэт Торкель, это кое-что узнал, и оно держит его здесь уже более десяти лет и, конечно, должно остаться».

Ночью, лежа рядом с Эдит, Вальтеоф спросил, что привело нормандца в его дом.

– Ива? Он ведь наш сосед, не так ли?

Он не мог не заметить некоторого напряжения, сдержанности в ее голосе.

– Но позволь мне надеяться, сердце мое, что он не будет это практиковать.

Она молчала так долго, что он подумал, будто она уснула, но неожиданно она сказала:

– Мне нельзя иметь нормандских друзей? Он даже испугался.

– Как ты могла так подумать? У меня самого достаточно нормандских друзей, ты это знаешь. Ричард де Руль так же желанен здесь, как и другие. Но не Ив. Разве ты забыла, что это он и его родственница выдали нас Вильгельму в Нормандии?