Незваная гостья сидела, задрав голову к лазурной фреске неба в виноградной лозе, и игра светотени выгодно выделяла фарфоровую белизну незагоревшего лица; время от времени свесившейся чуть ли не до пола рукой она гладила развалившуюся под ее креслом собаку. Жадность к еде исчезла, возможно, она теперь не так голодна и достаточно отдохнула, чтобы вернуться к светским манерам. И, разумеется, она тоже заинтересовалась доктором. По мере того как румянец от розового столового вина усиливается, а воздух слоями остывает, это становится все заметней. Марк смотрит на жену одним глазом через запотевшую от холодной граппы рюмку и заговорщицки улыбается. Мина, чтобы скрыть усмешку, делает большой глоток и все равно кривит губы: Ланский всхрапнул через испачканные в горчичном соусе усы, пьяные миноги извиваются в его подрагивающем животе. А тем временем жена пытается отвлечь Липу от доктора, но та, даже отвернувшись в ее сторону, кокетливо крутит пальчиком локон на растрепанном затылке.

Мина сама несколько раз собиралась пойти на прием, записавшись под вымышленной фамилией, но стало известно, что замужние дамы больше одного визита к нему не делают, да и после того несколько дней не показываются на людях. Олимпия, разумеется, этих обстоятельств знать не могла и потому, как всякая чувственная женщина, поддалась обаянию доктора, тому странно волнующему, несмотря на его слегка индифферентный вид, что он невольно источал, недаром здесь так одуряюще пахнут розы вперемешку с магнолией.

До тех пор, пока Марк, дождавшись удобного момента... Например: они пешком возвращаются с концерта по сумеречной дороге, любуясь потемневшими кручами; доктор с Ланской позади. Громко, заглушая человеческие голоса, трещат ночные сверчки, летучая мышь скользнула низко над головами, и Липа вскрикнула, метнулась в испуге к Марку. Оберегая, берет он ее за локоть, успокаивает и, чтобы отвлечь, рассказывает главное про друга, наслаждаясь реакцией - удивление, разочарование и неожиданное желание в дрожи запылавших рук. К сожалению, Мина этого не увидит и узнает подробности только за завтраком, намазывая масло на круасан, поскольку ей что-то нездоровится и она на концерт, пожалуй, не пойдет.

14

Агата знала, что делала, когда на благотворительной выставке старинных карт (она минут двадцать простояла перед одной со слониками и трехглавым змеем, пока не отвлеклась на чернокожих херувимов, придерживающих якобы готовый свернуться в трубочку лист) знакомила свою тридцатидвухлетнюю племянницу с неотразимым Марком. В коротком поклоне бряцнула флорентийская серьга, может, действительно, они встречались на карнавале? И сразу всплыло тогдашнее сожаление, умерившее пыл: слишком хорош, слишком известен, вот и Агата помнит его маленьким мальчиком. "Трудно поверить, но тогда помещался мне под руку, - Агата показывает невысоко над полом, - и его занимал этот желтый алмаз, сколько стоит, сколько карат, такой нежный был мальчик... Она погладила себя по руке. - Да-а... А когда вырос, наряжался в бархатные камзолы и берет. - Тетя скорей всего пускается фантазировать, или и впрямь была серьга? - И, знаешь, влюбился абсолютно трагически в одну молодую потаскушку, не фигурально, нет, в юную б... - Агата иногда так выражалась. - Наташа, его мать, ужасно тяжело роман этот переживала, и через полгода они расстались, а еще через год, я слышала, девушка от чахотки умерла".

В этом месте, разглядев в золотисто-розовых чащах Амазонки замахнувшегося на крошечную запятую медведя, старая дама задумалась, невидящим взглядом вперившись в аккуратно размытый абрис реки с клыкастыми аллигаторами по берегам. Молчание Агату сразу состарило, сгорбило под ворохом шелка и бус; она рукой достала из бокала оливку и съела, запив. У Мины от долгого стояния среди пестроцветных картин вконец разболелась поясница, и она решила, что хватит, устала от всех этих географических изысков, надоело ей здесь. Поискав в толпе недавний предмет разговора и так и не вспомнив его, Агата подошла к дремавшему под громкий гул голосов господину в просторном кресле, для верности ткнув его туфлей в ногу. Он, словно после крепкого, здорового сна, радостно заулыбался, уступая им нагретое место. Тетя уселась сразу, Мина подождала, высматривая профиль Марка, когда обивка остынет от жаркого старческого тепла.

Есть, конечно, своя прелесть в плоских, разглаженных садовыми граблями песчаных пляжах, но слишком уж много плещущихся в воде голосов и детских визгов. Липа повернула голову в сторону ближайшего ребенка. Боже мой! Да он весь в крови! Струйки стекали по подбородку на выпяченный животик, к подогнутой под голую попу ножке, вся правая рука мальчугана была забрызгана красным... соком раздавленного помидора. Малыш, морщась от наслаждения, сжимал все сильнее и сильнее помидорную мякоть в кулаке и, наконец, засунул пустую кожицу себе в рот, испачкавшись еще больше. Она отвернулась от липкого, в мелких зернышках томата мальчугана, который, заметив внимание, некрасиво заулыбался, в сторону моря. Но и с этой стороны, всего в нескольких метрах, обосновалась молодая пара, крепкие, красивые тела. У девушки линия бедер и талии повторяла крутой, ровный изгиб пифоса, осторожно, чтобы не просыпались оливки или сухое, белое зерно, опрокинутого на бок. Хорошо все-таки, что Марк женился на Мине не из-за внешности, скорее из-за денег, она может позволить себе пополнеть или состариться, сделаться беременной.

Липа, наскучив рассказывать прятавшейся под шляпой Мине вчерашние приключения, поднялась во весь свой длинный, с несуразной тенью рост и, отряхнув с коленей песок, двинулась к морю. Ночью с концерта они вернулись поздно; Мина спала так крепко, что не слышала, как в гостиной переговаривались громким пьяным шепотом, задевали за стулья, задыхаясь от хохота, а утром обнаружила Олимпию на террасе. Она сидела, положив на стол, как ленивая школьница на парту, медно-рыжую голову и мурлыкала невнятный мотив, приставший, наверное, с вечера. Тогда Мина решила, что они с Марком просто не смогли попасть ржавым ключом в замок, тем более что и замок плохо работает, о чем хозяйке неоднократно напоминали.

А невнимательно Мина слушала Олимпию потому, что Марк за завтраком уже рассказал, как изрядно они с доктором набрались, да еще по дороге пробовали у крестьян вино, чтобы взять с собою на концерт и не тревожить официанта, ведь певице неприятно, когда кричат или машут рукой... На обратном пути Липа, которую они также активно подпаивали, хотя она, когда могла, отказывалась, часто отлучалась под виноградный кустик, там ее в конце концов они и потеряли. Оба остановились, продолжая посмеиваться и болтать, посередине пыльной дороги, небо усеялось звездами, и им обоим пришла мысль вернуться, чтобы лично познакомиться с певицей. Когда они ломились в темный номер в гостинице, откуда им никто не ответил, Липы с ними уже не было. Певицу же они нашли в ресторане Гранд-отеля с шумной компанией, она ела ужасно некрасивыми зубами - представляешь, тоже ведь, певица и вообще, похожа как две капли на докторскую посудомойку. Вот они и хотели сравнить, уговорили артистку отправиться на пляж, раз у нее спина в этом платье и так голая. Марк задумчиво покрутил ложку в дрожащей едва заметно руке и осторожно глотнул чая, откинулся. Выглядел он под загаром немного бледным.

"Я вполне замечательно себя чувствую, но, видишь ли, кажется на пляже я оставил кошелек, не беспокойся, там было немного. И, когда пошел искать его, Олимпия вроде бы была, она как раз заходила в светящуюся светляками воду".

А еще позже, когда искали среди камешков аметист (он помогает от пьянства), Марк нашел на лежаке заснувшего доктора, он был босой, однако совсем не замерз и утверждал, что не спит. Выяснилось, что певица больно укусила его за палец и, плеснув хвостом, уплыла в морскую даль, но сам он ее в воду не бросал, только спел что-то такое ей неприятное. Липы он не видел, равно как аметиста и кошелька. Тогда Марк отправился на поиски один и, споткнувшись об корень чертового тамариска, упал. Все равно было чудесно: его чуть не сожрала собака, когда он лакомился фруктами в чужом саду, а солнце приветствовал, стоя по колено в воде. Мина усмехнулась в небритое лицо - он все еще пьян и все еще мил.