Ему было девятнадцать, и поначалу бывалые солдаты называли его petit bonhomme.[12] Потом он показал им, что умеет убивать, и его стали звать Ковальски.

Шесть лет в Индокитае лишили его последних человеческих чувств, а затем Ковальски послали в Алжир. Он постоянно воевал, лишь однажды его направили на учебную базу близ Марселя для прохождения шестимесячного курса специальной подготовки. Там он встретил Жюли, миниатюрную, порочную подавальщицу из портового бара, у которой возникла ссора с ее сутенером. От удара Ковальски тот пролетел шесть метров и потом оставался без сознания десять часов. Сломанная челюсть в конце концов срослась, но он уже не мог выговаривать многих букв.

Жюли понравился здоровяк легионер, и на несколько месяцев он стал ее защитником, по вечерам провожая девушку домой, в чердачную каморку во Вью Пор. Страсти в их отношениях, особенно с ее стороны, было много, любви — чуть, и стало еще меньше, когда она поняла, что беременна. Ребенок, заявила она Ковальски, его, и он поверил, потому что хотел поверить. Она также сказала, что ей ребенок не нужен и она знает старуху, которая поможет избавиться от него. Ковальски поколотил ее и пригрозил, что убьет, если она это сделает. Через три месяца он должен был вернуться в Алжир. За это время он подружился с другим поляком, экс-легионером Джозефом Гржибовски, все звали его Жожо. Тот потерял ногу в Индокитае и, вернувшись во Францию, сошелся с веселой вдовой. У нее был лоток на колесиках, который она возила вдоль платформы, предлагая пассажирам прибывающих поездов пирожки и бутерброды. После их свадьбы в 1953 году они работали вдвоем. Жожо брал деньги и отсчитывал сдачу, его жена раздавала бутерброды и пирожки. Свободные вечера Жожо проводил в барах, где собирались легионеры из близлежащих казарм. Большей частью новобранцы, вступившие в Легион после того, как его отправили во Францию, но однажды он наткнулся на Ковальски.

Именно к Жожо обратился Ковальски за советом. Жожо согласился, что ребенка надо сохранить. Они оба когда-то были католиками.

— Она хочет избавиться от ребенка, — вздохнул Виктор.

— Шлюха, — покачал головой Жожо.

— Корова, — кивнул Ковальски.

Они выпили еще, задумчиво глядя в зеркало за стойкой.

— Нечестно по отношению к ребенку, — заявил Виктор.

— Нечестно. — подтвердил Жожо.

— У меня никогда не было ребенка, — после долгой паузы вымолвил Виктор.

— У меня тоже, хотя я женат и все такое, — ответил Жожо.

Где-то за полночь, вдрызг пьяные, они нашли верное решение и отметили свой успех еще бутылкой вина. Проснувшись, Жожо вспомнил о своем обещании, но прошло еще три дня, прежде чем он решился сказать об этом жене. К его изумлению, мадам отнеслась к этой идее весьма благосклонно.

В должный срок Виктор отправился в Алжир и попал к майору Родину, тогда командиру батальона. В Марселе Жожо и его жена кнутом и пряником держали в узде беременную Жюли. К отъезду Виктора она была уже на пятом месяце, так что об аборте не могло быть и речи, о чем Жожо и сказал сутенеру со сломанной челюстью, вновь замаячившему на горизонте. Этот тип уже понял, что с легионерами лучше не связываться, даже с одноногими ветеранами, поэтому, обругав последними словами свой прежний источник дохода, он отправился искать счастья в другое место.

В конце 1955 года Жюли родила девочку, голубоглазую и золотоволосую. Жожо и его жена оформили необходимые документы на удочерение. Жюли их подписала. После официального утверждения документов Жюли вернулась к прежнему образу жизни, а в семье Жожо появилась дочка, которую назвали Сильвией. Письмом они известили об этом Виктора, немало его обрадовав. Однако о том, что у него растет дочь, он никому не говорил. Потому что у него отнимали все, что ему принадлежало, если об этом становилось известно.

Тем не менее три года спустя, — перед длительной боевой операцией в горных районах Алжира, капеллан предложил Ковальски написать завещание. Такая мысль не приходила тому в голову. Да и что он мог завещать, если жалованье он тратил в барах и борделях во время редких отпусков, а его вещи являлись собственностью Легиона. Но капеллан заверил его, что в нынешнем регионе завещание вполне уместно, и с его помощью Ковальски изложил свою волю, оставив все принадлежащее ему имущество дочери Джозефа Гржибовски, проживающего в Марселе. Вероятно, копия этого документа попала в досье Ковальски, хранившееся в архивах министерства вооруженных сил. Когда служба безопасности заинтересовалась Ковальски в связи с актами терроризма, совершенными в 1961 году в Константине, это досье, наряду со многими другими, извлекли на свет и отправили полковнику Роллану, начальнику Отдела противодействия, в Порт де Лилья. Агент посетил семью Гржибовски, и история выплыла наружу. Ковальски ничего этого не знал.

Дочь он видел дважды, в 1957 году, когда получил пулю в бедро и лечился в Марселе, и в 1960-м, когда сопровождал подполковника Родина, вызванного в суд в качестве свидетеля. Первый раз малышке было два года, второй — четыре с половиной. Ковальски приезжал с грудой подарков для Жожо и его жены и с игрушками для Сильвии. Они прекрасно ладили, маленькая девочка и ее похожий на медведя дядя Виктор. Но он никому о ней не говорил, даже Родину.

И вот она заболела какой-то люка, и Ковальски все утро не находил себе места. После ленча он поднялся наверх за стальным ящиком. Родин ждал важного письма с уточнением общей суммы, захваченной в ходе многочисленных грабежей, и хотел, чтобы Ковальски сходил на почту еще раз.

— Что такое люка? — неожиданно спросил бывший капрал.

Родин, закреплявший наручник на его левой руке, поднял голову.

— Понятия не имею.

— Это болезнь крови, — пояснил Ковальски.

В дальнем углу Кассон оторвался от иллюстрированного журнала.

— Наверное, вы имеете в виду лейкемию.

— А что это, месье?

— Это рак, — ответил Кассон. — Рак крови.

Ковальски взглянул на Родина. Он не доверял штатским.

— Его могут лечить, мой полковник?

— Нет, Ковальски, это смертельная болезнь. Лечения не существует. А зачем тебе это?

— Так, — промямлил Ковальски. — Где-то прочел.

И он ушел. Если Родин и удивился, что его телохранитель, никогда не читавший ничего, кроме приказов, нашел в книге странное слово, то не подал виду и скоро забыл о таком пустяке. Ибо с дневной почтой поступило долгожданное письмо, в котором сообщалось о наличии 250 тысяч долларов на счету ОАС в швейцарском банке.

Родин тут же сел писать поручение о переводе означенной суммы на счет наемного убийцы. О второй половине он не волновался. После устранения де Голля промышленники и банкиры правого толка, ранее, в период наибольшей популярности, финансировавшие ОАС, сами принесут деньги. Те же самые люди, которые несколькими неделями раньше жаловались на «недостаточные успехи патриотических сил» и видевшие в этом угрозу возвращению уже вложенных средств, будут спорить за честь поддержать солдат, готовящихся стать новыми властителями Франции.

Он закончил писать к вечеру, но Кассон, прочитав инструкции Родина о немедленном переводе денег, высказал свои возражения. Мы обещали англичанину, напомнил Кассон, номер телефона, по которому он будет получать самую свежую и точную информацию о передвижениях де Голля, а также о любых изменениях в заведенном порядке охраны президента. Эта информация может оказаться жизненно важной для наемного убийцы. Уведомляя его о переводе денег на этом этапе, развивал свою мысль Кассон, мы толкаем его на поспешные действия. Разумеется, место и время покушения Шакал выбирает сам, но едва ли несколько дней задержки повлияют на его планы. А вот информация, к которой получит доступ убийца, может сыграть решающую роль, и тогда ожидаемый успех не обернется очередной, очевидно, последней неудачей.

Он, Кассон, этим утром получил донесение от руководителя парижского подполья, которому удалось внедрить агента в непосредственное окружение де Голля. Через один-два дня агент начнет поставлять самые надежные сведения о местопребывании генерала и о его предстоящих поездках и выступлениях, не объявленных заранее. Поэтому хотелось бы, чтобы Родин придержал письмо к банкирам, пока он, Кассон, не отправит Шакалу телефонный номер в Париже, по которому тот сможет получить крайне необходимую ему информацию.