Скалли дописывала отчет. На этот раз от нее ничего не требовали – забыли, наверное, – но она по привычке все равно писала.

“Агент Молдер был выписан из Самаритянского госпиталя в удовлетворительном состоянии. Диагноз: отравление угарным газом. Психический статус в норме, однако врачей настораживает его упорное стремление убедить всех, что в здании, помимо него, находились еще по крайней мере четыре человека. Поиск тел не дал результата. Однако, сопоставляя то, что я видела собственными глазами, с результатами поисков, могу заметить, что мы не должны более игнорировать те объяснения происходящему, которые находятся вне принятых нами за базовые, как-то: однояйцевые близнецы, случайные совпадения внешних данных, подстроенные кем-то с неизвестной целью инсценировки исчезновений людей. Мне кажется, уже нельзя игнорировать постулируемый агентом Молдером внеземной статус объектов нашего интереса...»

Она оторвалась от компьютера и почесала кончик носа. Было о чем подумать...

Распадающаяся на глазах Саманта – или это была не Саманта? – и агент Вайс, чье окостеневшее тело на ее глазах достали из холодильной камеры. Скалли прекрасно знала, что такой трупное окоченение, да еще с холодовым упрочнением. Но никакой холод не мог придать нормальному трупу ту костяную твердость – причем не только мышцам, что было бы понятно, но и жировой ткани... покойный питался хорошо и в пирожных себе явно не отказывал...

Она незаметно для себя вздохнула и продолжала писать:

“...который в связи со смертью агента ФБР Баррета Вайса наполнился новым конкретным содержанием. Тело агента Вайса изолировано в Федеральном Исследовательском Центре инфекционных болезней. Причиной смерти Вайса явилось ненормальное сгущение крови, вызванное тотальным поражением его организма неизвестным науке ретровирусом, чье происхождение и свойства пока также необъяснимы...»

С доктором Гарднером из ФИЦИБ она была шапочно знакома довольно давно: пару раз встречались на стажировках. Он имел славу донжуана и разбивателя сердец, пытался – совершенно автоматически – подбивать под нее клинья, но безуспешно: поскольку был совершенно не во вкусе Скалли. Однако при этом оставался отменным специалистом и компанейским милым парнем.

– ...надеюсь только, что эта тварь никогда не выберется на оперативный простор, – говорил он, показывая Скалли огромные, с газетный разворот, снимки, сделанные электронным микроскопом. – Иначе всякий там жалкий СПИД и лихорадка Эбола покажутся нам триппером...

– Это ретровирус...

– Да, но до сих пор в природе не наблюдавшийся.

– Точно?

– Абсолютно.

– Вот это сгущение крови, которое было причиной смерти...

– Да-да. Во-первых, стенки сосудов становятся буквально как рисовая бумага для чайных пакетиков: плазма выходит, а клеточная масса остается. А во-вторых, из всех депо в просвет сосудов выбрасывается весь наличный запас крови. Смерть наступает за пять-десять минут. Говорю же: нас спасает только то, что вирус сам погибает практически сразу после того, как произведет свое действие – и действует в очень узком температурном диапазоне: от девяноста шести до девяноста девяти по Фаренгейту. То есть и легкое переохлаждение, и легкая простуда будут губительны для маленького мерзавца...

– Да? – с сомнением проговорила Скалли. – И из второй пробы тоже?

– Разумеется, они же идентичны. А почему ты спросила?

– Потому что своими глазами видела, как тело, только что вынутое из ледяной воды, начало разлагаться.

– Ты не путаешь? Именно разлагаться?

– Причем самым необычным образом...

– Нет, Дэйна, этот вирус не может обладать таким действием. Ты же сама врач.

– Да какой я врач... Ладно, дружище Гарднер. Просто, повторяю: я видела это своими глазами. Только, боюсь, с разбегу мы этот маленький мерзкий бастион не возьмем, придется вести планомерную осаду. Если вдруг появится что-то новое, сразу сообщай мне. В любое время дня и ночи. Договорились?

– Лично? – с хитрым блеском в глазах спросил Гарднер.

– Расслабься. Телефон еще не отменили...