- Анатолий Михайлович, как вы сюда попали?

Он вздрогнул. Перед ним стояла Лиля. Высокая, стройная, она, словно богиня, спустилась к нему с неба. Ему сразу стало легко и весело.

- О чем вы задумались? - придавая голосу особенную нежность, снова спросила Лиля.

Маковеев помедлил, потом сказал:

- Живет рядом такая хорошенькая девушка, а я брожу по улицам один.

Они пошли по вытоптанной в снегу дорожке.

- У вас неприятности? - спросила Лиля, вспомнив о Жезлове.

- К счастью, нет. Вот иду, вспоминаю стихи: "Твое лицо мне так знакомо..."

Лиля вздохнула.

- Забыл строку, - огорчился Маковеев. - Впрочем, что-то на душе кошки скребут. Хорошо, что ты повстречалась. Вдвоем куда легче... "Не ты ли легкою стопою за мною ходишь по ночам..."

Лиля промолчала. Ей было приятно идти с этим сильным и красивым мужчиной. Так они свернули за угол и очутились у спуска к реке, возле маковеевской квартиры.

- Ой!.. - спохватилась Лиля. - Мне пора.

- Не покидай меня! - томно, настойчиво сказал Маковеев. - Я так одинок...

3

В доме Маковеева было неуютно. На столе валялись хлебные крошки, стояли оставленные от утреннего чая немытыми стаканы и тарелка. Пока Маковеев зажигал керогаз и ставил на него чайник, Лиля вымыла посуду, стряхнула скатерть, подмела полы. И в комнате сразу стало уютнее, теплее.

- Недаром говорят: без хозяйки и дом сирота, - улыбаясь, отметил Маковеев. - Не успела ступить через порог женщина, как сразу все преобразилось.

- А вы почаще приглашайте, и в доме будет порядок, - нашлась Лиля.

- Я давно об этом думал, да все как-то неловко...

Маковеев положил ей на плечо руки:

- "Есть минуты, когда не тревожит роковая нас жизни гроза..."

Она не отстранила его рук, не отвела своего взгляда от его серых повлажневших глаз. Полные сочные губы ее стали ярче. Маковеев притянул ее к себе.

На кухне зафырчал, затарабанил крышкой чайник. На него никто не обратил внимания.

4

Жезлов не понимал упорства Буравлева. Кругом тысячи гектаров леса, а он ломал себе шею из-за какого-то небольшого бора.

Эту неопытность райкомовского работника Маковеев подметил сразу. Отвлекая Жезлова от главного, он сумел представить Буравлева в нужном ему свете. Даже упомянул о якобы бесплатной передаче по знакомству сосновскому колхозу перегноя из Черного озера, хвороста, а там, кто его знает, может быть, и строительный лес сплавлял.

Отложив логарифмическую линейку, Маковеев произнес такую цифру нанесенного убытка, что Жезлов не мог удержаться от восклицания:

- Неужели?!

- Да, работничка мне подсунули!.. - покачал головой Маковеев.

Виновность приокского лесничего была определена точно в цифрах. И Маковеев не сомневался, что вина будет не его, а Буравлева, и тот понесет наказание.

Наблюдая за работой Жезлова, как тот сосредоточенно записывает себе в блокнот его расчеты и как тот, внимательно просматривая подписанные Буравлевым наряды и акты на отпуск древесины, хмурился, покусывая нижнюю губу, Маковеев думал о том, что он не хотел бы этой самой каши...

- Тут, конечно, надо учесть, - осторожно заметил он, - Буравлев работает недавно, кое в чем еще не успел разобраться. - И как бы между прочим добавил: - Фронтовик, награжден орденами...

Маковеев знал, что сейчас Жезлов скажет ему о том, что прежние заслуги не снимают с человека ответственности перед государством, и действительно Жезлов сказал ему, что ордена - орденами, а дело - делом...

Просмотрев документы, Жезлов вяло захлопнул блокнот, будто устал от этой работы.

- Если будут какие дополнительные факты - сообщите, - сказал он.

- Когда же бюро? - спросил Маковеев.

- Я же говорил - в пятницу, - пожал плечами Жезлов. - А там видно будет. - Он поправил галстук, сунул в карман блокнот.

- Как, вы уже уходите? - спохватился Маковеев. - Но у меня еще не все.

Жезлов смерил его холодным взглядом.

- Я вас слушаю. Говорите.

Маковеев поежился и, чтобы его не слышали за дверью, пододвинулся к Жезлову поближе.

И так они мерили друг друга пытливым взглядом.

- Да неужто? - удивился Жезлов. - Говорите, связь с учительницей. Пьяный, да ну? Бросил жену, язви его... Мы-то, лопухи, проектом его занялись. А он - гусь лапчатый...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Тропинка вихляла по склону оврага. На подъеме она прямилась и жгутом вилась к сторожке. Ведра казались тяжелыми. Покачиваясь на коромысле в такт шагов, тянули назад. Прокудин приостановился, бросая короткие взгляды на подъем. Совсем недавно он одним духом брал эту крутизну. А сейчас шел медленно, нацеливаясь ногами в утрамбованную снежную тропу.

За спиной по-комариному позванивал родник. Он стал тонким и светлым. На неглубоком дне просматривался каждый камешек. А лет десять - пятнадцать назад он был еще широким, шумным, стремительным. Таким теперь его можно видеть только в половодье.

Нитка ручья высыхала, глохла, так постепенно утекают силы. Время сушит реки и землю. Старость горбатит и морщит человека.

На крыльце Прокудин опустил ведра, присел на лавку, Гулко колотилось сердце. Он прислушался к доносящемуся из сарая шороху рубанков и стуку молотков. Ранний весенний ветерок потянул острым запахом сосновых стружек. Старик вдохнул полной грудью воздух. Глаза сразу ожили, на щеках разгладились морщинки. Этот запах всегда напоминал ему о весенних борах, о новой бревенчатой избе.

Вбирая в себя смолистый запах, Прокудин не заметил, как из сеней прокрался Васек и, подхватив ведра, снес в избу. Втянув в плечи голову, старик щурился. Ему не терпелось подняться и пройти к сараю. Но подняться не было сил. Усталость приковала к лавке.

- Поди сюда, - махнул он рукой Ваську. - Дело есть.

Вместе с Васей к старику из сарая подошел высокий конопатый паренек. Прокудин посмотрел на него и заулыбался. Он показался ему чудаковатым. Лицо длинное, волосы рыжие, выбивались из-под кепки, а в глазах горели задорные огоньки.

- Кто таков? - не спуская с него любопытного взгляда, спросил старик.

- Митя Зырянов, - живо отозвался паренек. - В железнодорожной будке живу. Может, слыхали? Мой папа путевой обходчик.

Прокудин нахмурился, отвел сразу же потяжелевший взгляд.